Первое от моей матери, женщины, которую я решительно не помню.

«Надеюсь, у тебя все хорошо», — пишет эта славная женщина и сообщает мне адрес могилы моей младшей сестры.

Второе письмо еще короче:

«Возвращайся. К. Л. Крумпер».

Правда, к этому письму прилагается также карта Аризоны с отмеченным на ней городом.

Судьба Берлина — это судьба всего мира. По крайней мере для адептов химического братства. Берлинские лаборатории правят состоянием душ тех, кто вверил свои ощущения ритмам новых, все более чудодейственных смесей. Вот что сказал старый футбольный тренер за день до того, как его сместили с поста: «Будущее? Будущее — это я».

Так живут свободные люди. Под началом собственного духа. Словно владельцы тысяч послушных лошадей.

На все остальное — воля старинных проклятий.

Ночь я провожу в гостинице возле Чекпойнт-Чарли — открытой раны между двумя старыми заледенелыми Германиями. Один из многочисленных шрамов этого города, все еще охваченного болью памяти. Единственное, что мне слышно в гостинице посреди ночи, — это как какая-то женщина молится на абсолютно правильном французском языке, абсолютно для меня непонятном, но от этого не менее губительном — потому что все молитвы, знаешь ты их или вовсе не понимаешь, созданы из одной веры. Не веры в одно и то же, а веры во все не твое. Веры в могущество чужого.

Вот кое-что из случившегося сегодня, по какой-то причине мною не забытое. В одном из кафе на Александерплац официант обратился ко мне по имени. А потом на улице я бросил в почтовый ящик открытку с одной-единственной фразой: «Я все время думаю о тебе». Открытку с фотографией отеля «Фламинго» в Лас-Вегасе и адресованную куда-то в Токио.

Рассвет в Берлине над сожженным лесом. Неподалеку от аэропорта возле шоссе стоит старый брошенный самолет. Токио отсюда так далеко, что попасть туда кажется почти невозможным. Оказывается, что невозможно даже продолжать думать о Токио. Как невозможно думать об имени мертвой собаки.

Человеку с татуировкой на лице не остается ничего другого, кроме как бежать вперед.

За стойкой регистрации в отеле танцует маленький однорукий консьерж.

Я проснулся в Мадриде совершенно потерянный, как будто вылез из воды и не помню, где оставил одежду. По телевизору идет французский фильм. Какому-то мужчине в казарме Испанского легиона наносят татуировку на лицо. «Что бы ни случилось, домой мне теперь никогда не вернуться». Вот что говорит человек с татуировкой. Страх, который он испытывает сейчас, сохранит его от страха перед будущим. Как прививка от аллергии. Яд против яда. В общем, хорошее кино.

За стойкой регистрации в отеле однорукий консьерж танцует под звуки радио.

Носильщики пригибаются, чтобы протиснуться со своей ношей в дверь церкви. Две тысячи килограммов распятия. Колени почти касаются земли. Дамы в черном несут красные гвоздики, шествуют впереди креста.

Люди на улице плачут и хлопают в ладоши, глядя на то, как процессия с бедным Иисусом из Назарета выходит из церкви. Кающиеся одеты в лиловое. Лиловые одеяния и такие же лиловые колпаки. Многие идут босые, чтобы оросить покаяние своей кровью. Испания смывает вечную вину. Я у себя дома, но это уже ничего не значит. Вернуть вещи страдающему амнезией — это то же самое, что посылать письма слепому.

На Филиппинах людей распинают на настоящих крестах настоящими гвоздями. На Кубе кающиеся на коленях ползут до кладбища Сан-Ласаро — за тридцать километров от Гаваны. В Гватемале только дети достаточно чисты для того, чтобы тащить на себе крест. Христос продолжает выбирать себе учеников на глазок. Число ошибок растет с пугающей быстротой.

В Севилье дождь заставил остановиться саму Макарену, а вот в Мурсии прихожане из братства Веракрус уже несут Христа во крови.

И не идет ли своим путем на крестную муку цыганский Христос по дороге на Сакромонте? Разве не так же прям путь Христа, благую смерть принявшего? Вера в Испании в который уже раз доказывает, что она поистине непромокаема.

В Малаге тоже идет дождь, но он не останавливает саэту, и на улице Ларьос звучит голос, отчетливый, как гром:

Кто увенчал тебя шипами?

В Мадриде, в благочестивом клубе на улице Уэртас — одном из религиозных баров, где на телеэкранах транслируют страсти Господни, происходящие одновременно во всех уголках мира, — единственным вопросом, который может прийти в голову, остается: «Неужели никто никогда не сможет остановить веру этого народа?»

Какие бесы пригвоздили Испанию к вере прошлых времен?

Очевидно, недостаток веры в будущее.

На Гран Виа «белая зона» простирается от улицы Алькала до площади Испании. «Белая зона» — это пространство свободной циркуляции химии, где можно покупать, продавать и потреблять что хочешь, не подвергаясь досмотру со стороны Черной гвардии — подразделений госбезопасности, в чьи задачи входит контроль над потреблением химии в печальной части города. Наконец-то Мадрид, в котором нет достойной полноводной реки, обзавелся двумя берегами. Само собой, я провожу все утро, не покидая Гран Виа. Я выхожу из отеля, чтобы выпить пару мартини в баре «Чикоте». Затем, двигаясь от Пуэрта-дель-Соль, я на расстоянии слежу за шумом религиозных процессий. У дверей кинотеатра «Капитоль» делаю снимок по просьбе веселого туриста из Южной Африки. В видоискатель наблюдаю, как небо медленно проясняется над великолепным зданием Мадридской башни. Я знаю, что родился здесь, и думаю, что в те дни, когда здесь был мой дом, у меня тоже находились серьезные причины не удаляться от Гран Виа — ведь только Гран Виа похож на города, что являются нам во сне. Бронзовые ангелы на крышах домов благословляют эти улочки, а если выйти за пределы района Гран Виа, весь этот город конечно же исчезнет. Как исчезают дети в парках, когда матери не могут их видеть.

Возвращение в «Чикоте» за новым мартини. Американцы разглядывают висящие на стенах фотографии других, более известных американцев. «Чикоте» с его изысканным убранством в стиле ар деко — единственный центр, необходимый этому городу. Гармония внутри этого элегантного бара бросает вызов безумию этой невозможной страны.

В стрип-баре на улице Барко, во дворе здания телефонной станции, невыразимо печальная венгерская танцовщица клянется мне в вечной любви. Девушка, выступающая следом, хоть и родилась в Гвинее, обещает мне абсолютно то же самое.

Я провожу ночь, трахаясь с четой корейцев в моем номере отеля «Император».

Парень спрашивает меня, можно ли трахаться в Страстную пятницу, я честно отвечаю, что не знаю, но потом, отпялив его в задницу, отвечаю, что да — как выясняется, можно.

Девушка поцеловала меня так, словно мы с ней — жених и невеста.

Одному богу известно, насколько велико кладбище Альмудена. Где оно начинается и где заканчивается. Я провел все утро, петляя между могил, пытаясь следовать плану, составленному моей матерью. Я принял участие в двух похоронах. На первых было много народу, но никто особенно не грустил — определенно потому, что священник сразу же заявил, что мы собрались здесь, чтобы обозреть финал темной дорожки и начало светлого пути. На других похоронах присутствовал лишь один глубокий старик, который хоронил собаку. Разумеется, хоронить животных на христианском кладбище абсолютно незаконно, но старик запасся небольшой лопатой и большим упорством. По мне, хорони хоть банку из-под пива, если тебе это доставит радость. Я возобновил свои поиски среди гробниц. Одни из них простые и скромные, другие — вычурные и нелепые, украшенные конными статуями и ангелами с трубами. День такой чудесный, что почти жалко думать о том, что все эти люди умерли. В конце концов мне удалось положить цветы на могилу своей сестры. На этом моя связь с этой землей завершена.

Завтра — Аризона.

Разумеется, в аэропорту Финикса меня задержали на шесть часов из-за зловещего штампа, который, кажется, никогда не исчезнет с моей идентификационной карточки. «Подозревается в нелегальной химической деятельности». После на редкость унизительной скрупулезной проверки мне наконец-таки удалось выйти под солнце Аризоны — палящее, как всем известно, — и поймать такси.