— Сожалею, но такие вещи мне не нравятся.

— Моя жена любит меня, как бы странно это ни звучало.

— Вот и прекрасно.

— Эти гостиницы ужасны. Интерьеры здесь такие обыкновенные и в то же время такие странные, что когда подходит момент, самоубийство кажется единственным сообразным поступком.

Потом пожилой японец поднимается и уходит, не забыв перед этим пожелать мне спокойной ночи.

— Спокойной ночи, дружище. Не играйте с ней.

— Не беспокойтесь.

Утро. Как только я просыпаюсь, я уже знаю, что этот человек умер. Официант, принесший мне завтрак, рассказал, что тело обнаружили в ванне. Безжизненное.

«Безжизненное тело» — это, по-моему, наилучшее определение для нас для всех.

Пришли пустые дни. Дни, когда ты один, ничем не занят, сидишь на площадях, разглядываешь цирюльников и прорицателей, массажистов и парочки на мотороллерах. Вот такие пришли дни, и поделать с ними нечего. Куча неотвратимо растет. Остается лишь позволить этим дням пройти, а потом и другим — и так до тех пор, пока ко мне не вернется деятельная жизнь, списки, заказы, визиты, встречи, работа.

Сначала я говорю себе:

«Работа сейчас — это все, — и тут же добавляю: — Но этого недостаточно».

Я вернулся в Хошимин, поскольку возвращаться — это как сунуть голову под одеяло: ничего не меняет, но все-таки успокаивает. А для того, кто всегда оказался на чужбине, не остается ничего другого, кроме как возвращаться в чужие города. Сайгон в данном случае — такой же чужой город как и любой другой.

И вот я на террасе отеля «Рекс», здороваюсь какими-то незнакомцами, а официант приносит мне невообразимый коктейль — переливчатую жидкость с искорками и зонтиками, столь любимыми в здешних краях, и, разумеется, я отказываюсь это пить поскольку, что бы со мной ни происходило в прошлом, я уверен, что никогда не был человеком, способным пить подобные смеси. Однако выясняется, что это подарок от заведения, а нет страшнее неблагодарности, чем отвергнуть подарок, посему я замолкаю и выпиваю все до дна, но все-таки тут же заказываю пиво. Сейчас восемь вечера, и на террасе уже зажгли свет — я имею в виду сотни разноцветных лампочек, из которых составлены арфы, и сирены, и гигантская корона, во всем великолепии украшающая фасад, — я понимаю, это дурацкое выражение, но иначе тут и не скажешь, да еще все эти животные из папье-маше: слоны, олени, акулы, медведи, змеи — все стремятся в лучшем виде показать себя туристам и профессионалам. Совсем недавно я причислял себя ко второй категории; теперь, отстраненный примерно в …надцатый раз, я не уверен, где мое место. И все-таки, в любом случае добро пожаловать в Сайгон, и пусть злое лихо, уцепившееся за меня, оторвется и потеряется на одном из непредсказуемых поворотов, которыми славится жизнь и которые приносит каждое новое сжигание памяти.

Еще пива?

Официант смотрит мне в глаза, словно пытаясь дать мне понять что-то, чего я поначалу не могу уловить, но вскоре ловлю — как бумажку, которая выпадает из кармана и оказывается билетом на футбол.

Проходят часы — два, три, четыре, пока не наступает полночь, и на террасе заступает новая смена, и очаровательный вьетнамский официант, мальчик' лет двадцати, элегантный, тонкий, сухощавый, что теперь редко встретишь в этой стране, побежденной водой,—так вот, официант отправляется вместе со мной в мой номер, и там, под мешающими сосредоточиться бликами вертящейся короны на фасаде, мы делаем общее дело — не то чтобы мне до смерти хотелось отыметь этого парня, просто, как я понял, такова была наша давнишняя договоренность, о которой я, разумеется, позабыл. К тому же после уничтожения вируса люди и там, и здесь, и повсюду обожают безбашенный секс — полагаю, они таким образом пытаются наверстать все эти годы нелепого воздержания.

Утром я снова один.

В Хошимине за полдень, под моим окном скопилась пробка из велосипедистов, и трезвонят звонки, и прорицатели и массажисты на улице Катинат работают без роздыха, и революция уже позабыта — как и все остальное, несмотря на видеокамеры с их идиотской привычкой запоминать самые незначительные движения, самые пошлые пейзажи, самые бессмысленные дни. А быть одиноким от этого ничуть не легче.

Вечер я провожу в бассейне и, переплыв его десять или тринадцать раз, яростно работая руками, вдруг осознаю, что это последнее отстранение от работы которое я считал первым, но, конечно же, ошибался, превратило меня в человека-амфибию, погружающегося в воду на глазах у десятков японцев, сидящих в десятках гамаков под цветными зонтиками.

В раздевалке бассейна, которая, естественно, тоже расположена на террасе, ко мне подходит местный торговец, голый, с плавками в руке, и предлагает три капсулы ТТ, и, естественно, я их беру, потому что все вокруг так грустно и еще потому что, кажется, давненько мне в Азии не попадался ТТ. По какой-то неведомой причине одни наркотики путешествуют лучше других. ТТ — это просто релаксант с небольшой дозой эйфории, очень схожий с абсолютно легальным пондинилом, но чуть более возбуждающий — не только из-за того, что внесен в черный список, но и потому, что приносит сладкое покалывание в косточках, это особенность амфетаминных дериватов, изготовленных с должной тщательностью. Безобидный бархат, чтобы скоротать вечерок. Да еще прогулка на лодке в дельту реки, где ходят грузовые суда и сверкающие лайнеры с американскими туристами, а дети швыряют с берега в воду монетки и шепотом загадывают желания.

Одинокий, в отставке. Отдавшийся недолгой эйфории ТТ, как школьник-европеец, путешествующий на каникулах.

Определенно бывают наркотики для мужчин и наркотики для детей, а химическая индустрия все переворачивает вверх тормашками, но в то же время получается — уж не знаю каким образом, — что каждый день становится именно таким, как предначертано. Это как гадалка, которая врет, но все-таки всегда угадывает, как бы причудливо ни завивалась судьба, — потому что ощущение, в отличие от события или идеи, обладает непререкаемой правотой. В общем, я считаю, что все эти ощущения из пробирок не теряют от этого своей реальности и всегда совпадают с нашей судьбой, хотя вполне может быть, что ТТ ошибается, поскольку именно так — абсурдно и при этом верно — рассуждаешь под амфетаминами. В лабораториях этот эффект называют «тень от паучьих лапок». Штрихи, которые в конце концов очерчивают фигуру так же надежно, или даже лучше, чем прямой взгляд. Крохотные булавки химического счастья.

Закрыв глаза, я вижу смерч за окном и сидящую у стола женщину, но на столе ничего нет. Руки у нее сложены на груди, она такая серьезная, что выглядит просто красавицей. У этой женщины такой вид; будто она вот-вот произнесет: «Нам надо поговорить».

Я сижу в одном из баров Донг Хоя, в центре Хошимина. Десять часов вечера. За окном ничего нет. ТТ, принятый прошлой ночью, оставил после себя дешевую грусть, которую я попытался развеять с помощью косячка, лексатина и шести кружек пива. На зоопарк в пригороде Лимы (в Перу) обрушился самолет. Я видел это по телевизору. Львы сожрали почти все трупы.

В глубине бара — человек с ножом в руке. Нож охотничий, такими свежуют кабанов. По крайней мере, мне так кажется — тут я не специалист. В любом случае, на такой нож стоит посмотреть. Рядом с незнакомцем — женщина лет пятидесяти с телом на двадцать лет моложе. На такое тело стоит посмотреть. Народу в баре немного. Пара вьетнамцев в пиджаках и галстуках и здоровенный индус, похожий на здоровенный мешок с цементом. Человек ножом воткнул нож в стол. Когда он замечает я на него смотрю, он поднимает руку и машет мне. Потом подзывает официанта. Говорит ему что-то на ухо. Официант возвращается за стойку.

— Этот господин хочет угостить вас бокалом шампанского.

Я принимаю бокал, а затем, само собой, подхожу к его столу, чтобы поблагодарить.