[1927] «Англичанка мутит»* Сложны и путаны пути политики. Стоя на каждом пути, любою каверзой в любом видике англичанка мутит. В каждой газете стоит картинка: Зол и рьян мусье Бриан, орет благим, истошным матом: «Раковский, Раковского, Он никакая не персона грата», — это Бриана англичанка мутит. И если спокойные китайцы в трюмах и между котлами на наших матросов кидаются с арестами и кандалами, цепь, на один мотив гуди: китайца мозги англичанка мутит. Если держим наготове помпы на случай фабричных поджогов и пожаров и если целит револьверы и бомбы в нас половина земного шара — это в секреты, в дела и в бумаги носище сует английский а́гент, контрразведчик ему титул, его деньгой англичанка мутит. Не простая англичанка — богатая барыня. Вокруг англичанки лакеи-парни. Простых рабочих не допускают на хозяйские очи. Лидер-лакей услуживает ей. вокруг англичанки, головы у них — как пустые чайники. Лакей подает то кофею, то чаю, тычет подносы хозяйке по́д нос. На вопросы барыньки они отвечают: — Как вам, барыня, будет угодно-с. — Да нас не смутишь — и год мутив. На всех маневрах в марширующих ротах слышу один и тот же мотив: «Англичанка, легче на поворотах!» [1927]
Рапорт профсоюзов* Прожив года и голодные и ярые, подытоживая десять лет, рапортуют полтора миллиона пролетариев, подняв над головою — Голосом, осевшим от железной пыли, рабочему классу клянемся в том, что мы по-прежнему будем, как были, — октябрьской диктатуры спинным хребтом. Среди лесов бесконечного ле́са, где строится страна или ставят заплаты, мы будем беречь рабочие интересы — колдоговор, жилье и зарплату. Нам денег не дадут застраивать пустыри, у банкиров к нам понятный холод. Мы сами выкуем сталь индустрии, жизнь переведя на машинный ход. Мы будем республику отстраивать и строгать, но в особенности — утроим, перед лицом наступающего врага, силу обороноспособности. И если о новых наступающих баронах пронесется над республикой кровавая весть, на вопрос республики: — Готовы к обороне? — полтора миллиона ответят: — Есть! — [1927] «Массам непонятно»* Между писателем и читателем стоят посредники, и вкус у посредника самый средненький. Этаких средненьких из посреднической рати тыща и в критиках и в редакторате. Куда бы мысль твоя ни скакала, этот все озирает сонно: — Я человек другого закала. Помню, как сейчас, в стихах Рабочий не любит строчек коротеньких. А еще посредников А знаки препинания? Точка — как родинка. Вы стих украшаете, точки рассеяв. Товарищ Маяковский, писали б ямбом, двугривенный на строчку прибавил вам бы. — Расскажет несколько средневековых легенд, объяснение часа на четыре затянет, и ко всему присказывает унылый интеллигент: — Вас не понимают рабочие и крестьяне. — Сникает автор от сознания вины. А этот самый критик влиятельный крестьянина видел только до войны, при покупке на даче ножки телятины. А рабочих и того менее — случайно двух во время наводнения. Глядели с моста на места и картины, на разлив, на плывущие льдины. Критик обошел умиленно двух представителей из десяти миллионов. Ничего особенного — руки и груди… Люди — как люди! А вечером за чаем сидел и хвастал: — Я вот знаю рабочий класс-то. Я душу прочел за их молчанием — ни упадка, ни отчаяния. Кто может читаться в этаком классе? Только Гоголь, только классик. А крестьянство? Тоже. Никак не иначе. Как сейчас, помню — весною, на даче… — Этакие разговорчики у литераторов у нас часто заменяют знание масс. И идут дореволюционного образца творения слова, кисти и резца. И в массу плывет интеллигентский дар — грезы, розы и звон гитар. Прошу писателей, с перепугу бледных, бросить высюсюкивать стихи для бедных. Понимает ведущий класс и искусство не хуже вас. Культуру высокую в массы двигай! Такую, как и прочим. Нужна и понятна хорошая книга — и вам, и мне, и крестьянам, и рабочим. |
