III Призыв Крылатых дней далека дата. Нескоро в радости крикнем: — Вот они! — Но я — грядущих дней агитатор — к ним хоть на шаг подвожу сегодня. Чтоб вам уподобиться детям птичьим, в гондолу в уютную сев, — огнем вам в глаза ежедневно тычем буквы — Чтоб в будущий яркий, радостный час вы носились в небе любом — сейчас летуны разбиваются насмерть, вплющившись лбом. Чтоб в будущем веке жизнь человечья ракетой неслась в небеса — и я, уставая из вечера в вечер, вот эти строки писал. Рабочий! Крестьянин! Проверь наощупь, что и небеса — твои! Стотридцатимиллионною мощью желанье лететь напои! Довольно ползать, как вошь! Найдем — разгуляться где бы! Даешь небо! Сами выкропим рожь — тучи прольем над хлебом. Даешь небо! Слов отточенный нож вонзай в грядущую небыль! Даешь небо! [1925] Приложение Коллективное, 1924-1925 Рассказ о Климе, купившем заем, и Прове, не подумавшем о счастье своем* I В деревушке Рачий брод жили два соседа. Что ни вечер, у ворот их текла беседа. Сядут в ряд — не разольешь их водой колодезной: — Как-то выколосит рожь, да как-то обмолотится? — Пошабашив, под плетень Клим бредет на бревна. Пров маячит, словно тень, в тот же час там ровно. Оба — в скобку стрѝжены, оба — ростом вровень, у обоих — с рыжиной бороды и брови, у обоих — то ж в речах сходство, как и в платье. Словом, в чем их ни сличай — как родные братья. Сколько лет и сколько зим дружба шла меж ними. Отражался в Прове Клим, Пров светился в Климе. Так бы им прожить весь век в мире да согласьи, — да не может человек жить без безобразия! В город съездив раз в поту, наглотавшись пыли, для себя купили. И статья в газете той бросилась в глаза им. Про крестьянский верный свой выигрышный за́ем. Пять процентов, вишь, растит этот заем за́ год… Эй, крестьянин! Не грусти! Деньги — впрах не лягут. Прочитавши два раза́, приумолкли други. Первым Пров потом сказал: «Мы на это туги! Увещают так и сяк, вижу, нас в газете, но, по-моему, — пустяк увещанья эти. Деньги ведь не падают, словно с сосен шишки. Так какого ж ляда выну из кубышки? Что мне чистить кирпичом на вороне перья! Не поверю нипочем в эти суеверья!» Клим молчал, молчал, да вдруг — как плюнет вбок отчаянно: «Эта речь — буржуя, друг, а вовсе не крестьянина! От кого нам хоронить тощие излишки? Вырастают, что ль, они у тебя в кубышке? Нас сто миллионов человек, коль скроем все кубышки, то нашей власти и вовек не наверстать убытки! Если будем так сидеть, как на шее чирей, — то как с нуждой нам совладеть? Как мощь страны расширить? Что тут спорить допоздна — всех это касается: двинет тот заём казна в наше же хозяйство. И для меня вопрос тут прост: В билет деньгу! Целее! Пять про́центов имею рост на каждом на рубле я. Да ведь при случае таком зачем мечтать о кладе ж?!. Ты восемь гривен с пятаком за рубль за целый платишь. Уж я, конечно, не сглуплю, не лошадь, чтоб лягаться. В совете завтра же куплю пятнадцать облигаций. Ходи скорей сюда, жена! Чулок из клети высучи. Ведь может выиграть она за рубль один — до тысячи! До копейки всё вложу. Что им крыться в скрыне *? Всем заграницам докажу, с кем крестьянство ныне!» — «Эк тебя разобрало́, — фыркнул Пров на Клима, — лезет парень напролом прямо двери мимо! Нет, дружок, я не таков: моя мошна — тугая. Ищи попроще дураков, словечками пугая. Раздери хоть в крике рот, моя губа — не дура». И Пров от Климовых ворот удалился хмуро. С той поры — вся дружба впрах. Пуста стоит завалинка. Пров в темноту уйдет на шлях, а Клим союзит валенки. |
