Вдруг я заметил, что мы выехали из Парижа.

– Эй, месье, мы куда едем?

– В аэропорт.

– Почему в аэропорт? Пуркуа?

– Депорте!

То есть меня везли, чтобы выслать! Без суда, хотя заседание было назначено на одиннадцать и судья уже ждал меня! Я мог предполагать что угодно, но не такой подвох, не такой наглый обман.

– Оревуар, – сказал я им, когда меня освободили от наручников. – Только не думайте, что вы победили. Вы взяли меня обманом...

Опуская ненужное, скажу главное: мне удалось выиграть суд, и через восемь месяцев я вернулся в Париж. Нельзя страдать пассивно, это сокрушает волю. Необходимо сопротивляться, бороться каждый день, каждый час, каждую минуту. Я боролся, выиграл суд и вернулся во Францию. Вернулся, но... все началось опять. Допросы (иначе это не назовешь) в налоговой, допросы в уголовной полиции, слежка на улице, прослушивание телефона. Я пытался держаться бодро и ничем не проявлять моего раздражения...

В конце концов адвокаты посоветовали мне выезжать из Франции, как этого требовали французы, каждые полгода.

– Алик, они не отстанут. Живите полгода в другой стране, а полгода во Франции. Не раздражайте их.

– Но почему?

– Нелепый и бессмысленный вопрос, если учитывать сложившуюся обстановку. Не согласитесь на это, так они вынудят вас. Найдут, к чему придраться. Вы уже испытали на себе их методы. Раз у вас нет здесь бизнеса, но есть деньги, вы должны показывать им, откуда эти деньги берутся. Иначе полиция не оставит вас в покое.

– Что же делать?

–Может, имеет смысл организовать здесь какую-то фирму, чтобы вы могли работать? Хотя бы формально числиться?

– Но мне не надо зарабатывать, – возмущался я. – Я уже заработал. У меня в офшорной зоне лежат деньги. Я их трачу. Вот у меня кредитная карта. Я расписал эти деньги до конца дней своих. Я сам себя отправил на пенсию. Я могу так жить?

– Не можете. Проживая в этой стране, вы должны отдавать часть ваших денег, платить налоги с заработка. Если вы богатый человек – обязаны делиться.

– Я не хочу делиться. У меня не так много, чтобы я мог делиться. Вдобавок, почему я должен делиться с кем-то в этой стране, когда заработал мои капиталы в другой стране? Здесь я хочу просто спокойно жить.

– Чтобы спокойно жить, поезжайте куда-нибудь на полгода.

– Но куда мне уехать?

– Хотя бы в Лондон. Там спокойно, много русских.

После нескольких подобных разговоров с моими адвокатами я сдался. Лондон так Лондон. Пришлось уезжать из Парижа, жить шесть месяцев в Англии, затем возвращаться. Не стану отрицать, что Лондон прекрасен, но он совсем не похож на Париж. Лондон многогранен и вместе с тем имеет свое собственное лицо. Если бы приехал туда на несколько лет раньше, я полюбил бы его. Однако мое сердце уже принадлежало парижским улицам и дворцам. Когда-то Честерфилд, историк и философ-моралист, прославившийся своими афоризмами, написал, что грации не очень-то прижились на почве Великобритании и что «даже лучший из англичан напоминает собой скорее необработанный, нежели отшлифованный алмаз». Его мнение лишь подтверждает мои впечатления.

Вдобавок все мои знакомства остались в городе Ренуара и Виктора Гюго. Обзаводиться новыми связями мне уже не хотелось. Кое с кем я познакомился, конечно, да и время от времени мои друзья появлялись в Лондоне, но я постоянно пребывал в ожидании конца этой «ссылки». Где-то глубоко во мне тикали часики, отсчитывая дни, заставляя меня заглядывать вперед, в то время, когда я опять вернусь в мою парижскую квартиру.

Как это удивительно и непонятно! Ведь в первый мой приезд Париж не произвел на меня никакого впечатления. Теперь же я тосковал без него, хотя в Лондоне я чувствовал себя легко и беззаботно. До чего ж необъяснимое существо – человек!

В Лондоне я снимал квартиру на улице Сент-Джеймса, 5, напротив дворца королевы-матери в течение пяти лет, хотя в Англию приезжал всего дважды. С этой квартирой связана забавная история. Однажды у меня загорелась проводка. Я заметил это, когда дым заполонил все помещения. Растерявшись и не зная, что предпринять, я высунулся из окна и закричал на немецкий манер: «Feuer! Фойер!» Как ни странно, никто из солдат, стоявших возле королевского дворца, не отреагировал на мой вопль. Тогда я на четвереньках, чтобы не задохнуться, выбрался из квартиры, сбежал по лестнице вниз и стал колотить в дверь на первом этаже.

– Фойер! Огонь! Пожар! Фойер! – закричал я в лицо женщине, отворившей дверь.

– Where? In my rooms?

– У меня горит! Наверху! – И я указал рукой наверх.

Женщина тут же метнулась к телефону, что-то громко сказала в трубку и не успела, как мне теперь кажется, еще положить ее на рычаг, как перед домом уже взревели сирены пожарной машины и «скорой помощи». Пока я поднимался в мою квартиру, на третий этаж, пожарные успели все выломать, все вывернуть наизнанку – электрические приборы, начиная с холодильника и заканчивая телевизором. Я застал квартиру в полном хаосе. Из-под оторванных по всему периметру плинтусов торчали провода, всюду текла вода, из всех щелей поднимался едкий дым, струясь в распахнутые по всей квартире окна.

Самое смешное в этой истории то, что я не ушел из этой насквозь промокшей квартиры в гостиницу, хотя именно так и следовало поступить. Я остался там, на пропитанном ледяной водой диване, укутавшись поплотнее в свитера и куртки. И простыл, конечно, на холодном осеннем сквозняке...

Немало впечатлений осталось у меня от улицы Сент-Джеймса.

Вспоминается, как из окна этой квартиры я смотрел на море цветов во время похорон принцессы Дианы. Вся улица была завалена букетами. Глядя на волны разноцветных лепестков, я не мог поверить, что такое возможно – цветы были всюду, они покрывали проезжую часть, тротуары, стояли в бесчисленных корзинах, букеты наслаивались друг на друга. Ни разу мне не приходилось видеть такого проявления всеобщей любви к кому-либо.

А всего за несколько дней до этого я ехал ночью по Парижу, и нас внезапно остановила полиция перед тоннелем. Машин было мало, затор не успел образоваться, но в тоннеле что-то происходило. Я вышел из автомобиля и хотел посмотреть, в чем дело, почему нас не пропускают дальше. Полиция не позволила пройти. Собравшиеся зеваки что-то обсуждали. Тут и там вспыхивали осветительные лампы фотоаппаратов. Из уст в уста передавалось одно и то же слово: «Princesse!» Разумеется, я не мог даже догадаться, о какой принцессе они говорили... Утром я увидел информационный телевизионный выпуск об автомобильной катастрофе, в которой погибла принцесса Диана...

Иногда мне кажется невероятным, насколько близко мы находимся порой от исторических событий, даже не подозревая, что именно мы видели. Лишь много позже мы можем оценить, что и как, но в те минуты, которые войдут в анналы, мы просто проходим мимо улицы, мимо дома, мимо человека, не догадываясь, что здесь, именно здесь История пишет свои значительные строки...

История – вообще странная штука. Прожив сегодняшний день, мы не умеем воспринимать его как исторический. Услышав чьи-то слова, мы не в состоянии оценить их значимость, а они порой попадают в учебники. Мы живем, не отдавая себе отчета в том, что принадлежим истории, – каждый наш день, каждый наш шаг, каждый наш вздох составляет цветные краски исторической мозаики. Далеко не всякий из нас попадает в историю, но любой из нас обязательно является кирпичиком истории страны и истории мира.

Семнадцатого января 1999 года в Salons du Pavilion Dauphin, что в Булонском лесу, съезжались гости на мое пятидесятилетие. Я начал готовиться к этому юбилею месяца за два-три. С самого начала мне помогал Алик Достман, и он никак не мог понять, почему я нервничаю. А я не мог объяснить, почему ночами не сплю.