Как-то утром, часов в девять, зазвонил телефон. Я поднял трубку, решив, что меня разыскал кто-нибудь из друзей, но оказалось, что звонил портье.

– Месье Тохтахунов, к вам пришла полиция, – сообщил он бесцветным голосом.

– Полиция? – И тут я обратил внимание, что у меня дергается глаз. Он мешал мне уже пару-тройку дней, но я как-то не придавал этому значения. Услышав о полиции, я заметил, что глаз задергался сильнее. – Ко мне полиция?

– К вам.

– Вы не ошиблись?

Трубку взял переводчик.

– Сейчас к вам поднимутся.

– Зачем? – не понимал я.

– Полиция должна с вами поговорить.

– Но нам не о чем разговаривать, – пытался воспротивиться я, предчувствуя неладное. Опять полиция! Опять на отдыхе! Опять выдумали какую-то глупость! Ничего хорошего ждать от их появления не приходилось.

– О чем нам говорить? – недоумевал я. – И вообще... Послушайте, у меня дочка спит, я не хочу беспокоить ее. Вы сейчас начнете творить всякие глупости, разозлите меня, начнем шуметь... А мы здесь отдыхаем! Почему я должен впускать вас? Почему я вообще должен разговаривать с вами?

–Господин Тохтахунов, если вы не желаете, чтобы мы поднимались к вам, то спуститесь к нам сами.

– Ладно.

Прихватив на всякий случай все документы, я отправился на первый этаж. Весь вестибюль был забит полицейскими. Несмотря на то что все были в штатском, по их лицам сразу можно было сказать, кто они. Когда их много, они сразу становятся видны. Увидев меня, они все сразу оживились, произошло какое-то движение. Когда я только входил в вестибюль, там царило некое напускное равнодушие. Полицейские всеми силами изображали, что они там «просто так», но едва я появился, они стали «не просто так», а при исполнении. Несколько человек, находившихся возле стойки портье, решительно шагнули в мою сторону.

– Добрый день, месье.

– Вряд ли он будет добрым, – проворчал я, разглядывая их.

– У вас есть причины для недовольства?

– А вы полагаете, что ваш визит не может испортить день?

– Мы не собираемся портить вам день, господин Тохтахунов. Мы просто хотим поговорить.

– Хотелось бы знать, с чего вдруг у вас возникло такое желание! – усмехнулся я. – Или вы беседуете со всеми отдыхающими?

– Не со всеми, – согласился полицейский, возглавлявший приехавшую группу, и взглянул на часы.

К нему подошел молодой человек в темных очках и что-то сказал на ухо. Главный кивнул.

–Господин Тохтахунов, администрация «Карлтона» любезно выделила для нашего разговора помещение кафе. В это время там нет посетителей.

– В это время все постояльцы «Карлтона» еще нежатся в постельке, – недовольно ответил я.

– Приносим наши извинения, – сухо улыбнулся старший полицейский. – Но мы осознанно приехали в столь ранний час, чтобы не смущать гостей отеля. Зачем нужны лишние разговоры?

– Мне они не нужны.

– Нам тоже. Вот видите, мы уже нашли точку соприкосновения. Надеюсь, что поймем друг друга – полицейский жестом пригласил меня пройти в кафе.

Там, за дальним столом, уже сидел кто-то перед целой стопкой папок с бумагами.

– Присаживайтесь! – Мне предложили стул.

– Это что? – указал я на бумаги.

– Законы.

– Какие законы?

– Наши. Начиная с Кодекса Наполеона и заканчивая последними гражданскими уложениями.

Полицейский устроился на стуле напротив меня и принялся зачитывать какой-то документ. Переводчик быстро переводил на русский. Оказывается, по законам еще наполеоновских времен лицо, изгнанное из Монте-Карло автоматически считается депортированным также из Канн, Ниццы, Сен-Тропез. То есть, раз меня выдворили однажды из Монте-Карло, теперь мне не разрешалось жить в Каннах.

Хотел бы я послушать, какую песню затянули бы во весь голос западные специалисты по правам человека в России, если бы в нашей стране человека, выдворенного по каким-то причинам из Сочи, перестали бы после этого пускать в Адлер, Анапу и Геленджик. То-то поднялся бы шум на весь мир: «Ох уж эти русские! Ох уж эти душители свободы!..» А в Европе это, оказывается, запросто: выдворили без объяснений из Монте-Карло, и теперь на весь Лазурный Берег въезд воспрещен.

– Подождите, но ведь я ничего дурного не сделал! – пытался возражать я. – В чем провинился?

– Ни в чем, но это не имеет значения.

– Как не имеет значения?

– Мы просто следуем букве закона, – деловито ответил офицер. – Вас выгнали из Монте-Карло по каким-то причинам, теперь мы обязаны просить вас покинуть Канны. Таков закон.

– Послушайте, мы с вами цивилизованные люди, – старался урезонить я их. – Давайте рассуждать разумно.

– Тут бесполезно рассуждать. Мы просто выполняем нашу работу. Есть закон, и мы обязаны его выполнять, нравится он нам или нет.

– Но ведь я ни в чем не виноват! Я приехал сюда с дочкой отдыхать! Почему мы должны вдруг уезжать? Разве я кого-то ограбил? Или хотя бы обидел? Мы купаемся и загораем, ничего больше!

– Господин Тохтахунов, я понимаю ваше возмущение, но ничем не могу помочь вам. Повторяю: я лишь слежу за строгим соблюдением закона, а он не позволяет вам находиться в Каннах.

Я понял, что наткнулся на глухую стену непонимания. У них даже не было желания слушать меня. Они выполнили свою миссию – уведомили меня о необходимости покинуть Канны. Больше их ничто не интересовало.

– Что ж это такое... – растерялся я. – А вдруг потом отыщется какой-нибудь закон, из которого будет следовать, что мне нельзя проживать нигде во Франции, а потом и в Италии, а потом еще где-нибудь...

– Все может быть, – с вежливой улыбкой согласился полицейский. – Не имею представления, что вас ждет дальше, потому что мои полномочия распространяются только на Канны.

– Это же беззаконие! – взорвался я, не в силах сдерживать возмущение.

– Нет, месье, это не беззаконие, это – закон. Сожалею, что пришлось испортить вам отдых.

На том мы и расстались. Полицейские, оживленно переговариваясь между собой, пошли из отеля, не удостоив меня больше ни единым взглядом. Всем своим видом они показывали, что я перестал существовать для них. Гнев душил меня, но я понимал, что не могу ничего поделать. Сидя в пустом кафе, я пытался взять себя в руки. Мне предстояло вернуться в номер, где мирно спала моя дочь, и каким-то образом объяснить ей, что надо уезжать. Местный закон обязывал меня покинуть Канны до наступления полуночи, иначе мне грозил арест.

В подавленном состоянии я вышел из отеля и долго смотрел на море. Оно накатывало на ровный песчаный берег, не ведая человеческих забот. Мы, курортники, думали, что оно создано для нас – чтобы ублажать нас, но в действительности оно даже не замечало нашего присутствия, а уж наших забот тем более. Да и кого вообще интересуют чужие заботы? Отдельный человек – песчинка в океане человечества; никто не обратит на тебя внимание, когда ты бредешь по улице чужого города, никто не поприветствует тебя, когда ты идешь в толпе чужаков. Людская масса, называемая человечеством, равнодушна к каждому из нас, взятому в отдельности, но и человечество для каждого из нас – лишь фон, на котором мы живем. Главное – чтобы рядом были твои близкие, твои любимые. Если их нет, то и смысла нет ни в чем.

Я вернулся в «Карлтон» и направился в номер. Пора будить Лолу и уезжать. Без суеты, с достоинством... Что нам Канны?! Что нам Лазурный Берег?! Разве это единственное солнечное место в мире?

Больше я никогда не появлялся в Каннах. Но признаюсь, что проявленное ко мне хамство (пусть оно и прикрывалось вежливым зубоскальством) долго не позволяло мне вспоминать о Каннах и Монте-Карло спокойно. Я нанял адвокатов и велел им заняться моим делом. Правда, им не удалось получить ни единого ответа ни из Монте-Карло, ни из Канн, словно я был не человек, а пустое место.

– Надо просто принять это как должное, – сказали они.

– Но ведь подобное может повториться где угодно! – растерялся я. – Что за гонение? Где же демократия?

– Алимжан, вам придется смириться с тем, что демократия существует не для всех.