Но здесь, в великосветском Монте-Карло, где каждый уголок, каждое здание, каждый автомобиль кричат о свободе европейской цивилизации, меня выгнали, даже не сочтя нужным объяснять что-либо. «Мы не хотим видеть вас в нашей стране». И ни слова больше! Никаких объяснений! И это называется на Западе словом «демократия»? Если они позволяют себе без объяснений защелкивать на запястьях людей наручники, то о каких правах человека может идти речь? Спорить о справедливости там не имеет смысла, потому что спорить можно лишь в тех случаях, когда обе стороны готовы слушать. Но Запад, оказывается, не желает слушать. Он любит решать за всех сам. Решать все. Решать бесповоротно. Пинком под зад, кулаком в ухо, дубинкой по голове – вот их ответ на любой непонравившийся им вопрос о вашем попранном достоинстве, о ваших нарушенных правах. «Вы, сударь, еще вопросы осмеливаетесь задавать? Не желаете уезжать по-хорошему? Тогда будете сидеть за решеткой».

О, что такое суровость советских законов по сравнению с законами Европы? В Советском Союзе за мной охотились, потому что я был картежник. Государству редко удавалось наказать кого-либо за азартные игры, поэтому меня пытались подловить хотя бы на чем-нибудь. Я понимал это и в каком-то смысле принимал правила этой острой игры. Европа же просто не желала пускать меня на свою территорию, гнала прочь, не давая себе труда хотя бы объясниться. Она просто не считала нужным снизойти до разговора. Равноправие всех обернулось на деле абсолютным бесправием...

Я вернулся в отель и попросил у портье ключ от номера.

– Извините, месье, – вежливо отказал он мне и пояснил, что в номер меня не пустят.

– А мои вещи? Мой смокинг? Моя сумка?

Портье позвал кого-то из служащих и пригласил меня следовать за ним. Оказывается, мои вещи уже сложены и вынесены, приготовлены к моему отъезду. Служащих отеля успели предупредить, что уезжаю немедленно.

– Вот, значит, какие дела, – усмехнулся я. – Благодарю за вашу любезность, господа...

Не скажу, что меня огорчала перспектива вечного отлучения от Монте-Карло. Мир огромен, всюду есть красивые места. Однако никто не любит, когда его выгоняют коленом под зад. Ладно был бы я бродягой или нищим побирушкой. Но нет, они готовы вышвырнуть любого, пусть у него хоть чемоданы с золотом при себе. Их ничто не интересует. Они без сожаления унизят каждого, если будет такой приказ...

Шагая туда-сюда перед стойкой портье, я размышлял, куда мне поехать.

Заказал у него билеты до Канн.

В те дни там проводился кинофестиваль, на который мне очень хотелось попасть, ведь столько знаменитостей стекаются ежегодно на французский Лазурный Берег, чтобы пройтись неторопливо по прославленной красной дорожке и попозировать там перед ненасытными объективами фотокамер. Кинофестиваль в Каннах считается самым престижным в мире. Открытие первого фестиваля в Каннах планировалось на сентябрь 1939 года, однако началась Вторая мировая война, и праздник кино пришлось отложить на десять лет. С тех пор там ежегодно показывают себя перед возбужденной толпой кинозвезды мировой величины, сияют улыбки самых красивых женщин, церемонно раскланиваются самые успешные продюсеры.

Я ожидал очень многого, но фестиваль разочаровал меня. Во-первых, устроиться в гостинице оказалось задачей почти невозможной. Все занято, переполнено, номеров свободных нет. Во-вторых, мое представление о кинофестивале оказалось глубоко ошибочным. Мне думалось, что фестиваль в Каннах – огромный праздник, где все открыто встречаются, общаются, радуются успехам друзей, принимают у себя гостей, обсуждают творчество и т.д. На самом деле это было похоже на ярмарку.

Отель «Карлтон» – розоватое помпезное здание, где обычно размещаются знаменитости, приезжающие на фестиваль, – погрузил меня в атмосферу раздраженной суеты. Никакой праздничности. Во всех номерах шла бойкая торговля фильмами: просматривались кассеты, подписывались бумаги, клиенты стояли в очереди. Одни продавали, другие покупали. Покупатели шли нескончаемым потоком.

Мне стало жутковато. Я приехал отдыхать, но здесь отдыхом и не пахло. В Каннах все делали деньги. В Каннах никто ничего не праздновал. Много позже Андрон Кончаловский сказал мне: «Алик, кино – это развлечение только для зрителей, а для всех, кто его делает, – это жесткий производственный процесс и серьезный бизнес. Ты же прекрасно понимаешь, что хорошее шоу всегда требует огромных сил. Любой фестиваль – это шоу. Ты попал за кулисы шоу, заглянул внутрь механизма, а там нет времени для отдыха, там крутятся-вертятся шестеренки». Теперь я понимаю, что такое кинофестиваль, но тогда, столь бесславно покинув Монте-Карло, я жаждал пышного праздника и веселой дружеской компании.

В коридорах отеля я встретил знакомого паренька – теперь уж не припомню его имени, потому что знакомство наше было поверхностным, – и решил воспользоваться его номером.

– Можно у тебя переодеться? – спросил я.

Он смущенно почесал затылок.

– Понимаешь, Алик, у меня нет собственного номера, я у знакомых живу, у киношников. Но переодеться-то, конечно, можно.

– И на том спасибо. А то в этом городе-курорте нет ни одного свободного места.

Зайдя в номер, я представился хозяевам, объяснил ситуацию. Они великодушно позволили мне переодеться и принять душ: я ведь не успел даже помыться, уезжая из Монте-Карло. Обе кровати были разобраны и завалены кассетами, на столе стояли стаканы и бутылка виски, лежали в беспорядке буклеты, в пепельнице дымились недокуренные сигареты. Меня одолевало желание надеть после душа купальный халат и вытянуться в низком кресле с чашечкой кофе в руке, однако обстановка не позволяла. Вымывшись и побрившись, я поблагодарил хозяев и отправился гулять. Меня манил шум моря.

По залитой солнцем набережной нескончаемым потоком шли расслабленные курортники. На пляже вытянулись голые тела, подставляя и без того загорелую кожу под коварные лучи ультрафиолета. Нигде не гремела музыка, не позировали перед публикой звезды. Словом, город выглядел вполне буднично, если не считать висевших всюду рекламных плакатов новых фильмов, на которые, впрочем, никто не обращал внимания. Никакой торжественности в Каннах не ощущалось. Я ждал праздника, но его не было.

Звезды в Каннах не общаются ни с кем, не показывают себя. Главный интерес у них – пройтись по красной дорожке на церемонии открытия, помахать руками толпе, улыбнуться объективам фотоаппаратов, зайти внутрь. Вот и весь праздник. Потом эти звезды уезжают, а на закрытие приезжают уже другие. Вынырнувшая из лимузина знаменитость – максимум, что может увидеть рядовой зритель, да и это через спины и затылки журналистов, плотно обступивших красную дорожку. Конечно, многие ходят в кино, работает жюри, и отдельные страны устраивают свои «дни», иногда продюсеры проводят специальные акции в поддержку нового фильма. Но все это не ежедневно и уж тем более не ежечасно, а где-то, когда-то...

Наверное, мое разочарование фестивалем связано прежде всего с тем, что я не обнаружил в Каннах никого из моих знакомых. Мне было там пусто и одиноко. Мне нужны друзья, общение с чужими людьми не радует меня. Целый день пробродив по улицам и не сумев снять номера, я решил уехать.

Вернувшись в «Карлтон», я заказал у портье билет до Парижа и улетел...

На следующий год я вновь приехал в Канны, теперь уже не на фестиваль, а просто отдыхать. Со мной прилетела Лола. Мне хотелось показать дочке все самые известные уголки мира, чтобы она составила о них собственное представление и чтобы не судила о них с чужих слов. Каннский великосветский курорт?.. Пусть Лола прикоснется к нему, пусть вдохнет его воздух, пусть пройдется по его улицам, пусть поймет, что модное слово «Канн» на самом деле – мыльный пузырь. В этом городе даже пойти вечерами некуда. Пляж в нескольких шагах от «Карлтона», хороший уютный отдых, но не больше. Мы загорали, гуляли по набережной, просиживали в ресторанах, спали допоздна.

Эта спокойное, но невыразительное существование прервалось внезапно...