Они держали в лапах огромные копья, не меньше десяти футов в длину, и на верхней заостренной части копий поблескивало то самое желатиновое покрытие, от быстродействующего, разлагающего действия которого я в свое время так удачно избавил Радора.

Воины–лягушки выглядели до невозможности карикатурно, ничего смешнее мне еще не приходилось видеть в жизни, — да я бы и представить себе такое не смог, — и все же они были ужасны!

А потом, между рядами выстроившихся монстров, тихо и спокойно, прошла девушка! Сзади ее сопровождал воин–лягушка, угрожающе раздувая громадную, как мешок, складку кожи у горла, зажав в одной лапе страшенную, размером со ствол небольшого деревца, сплошь утыканную острыми шипами булаву, — гораздо выше ростом, чем все остальные стражи. Но я лишь скользнул по нему мимолетным взглядом, потому что все мое внимание сейчас было приковано к девушке.

Ибо это была она… та самая, что указала нам дорогу сюда, когда мы попали в безвыходное положение в логове Двеллера на Нан–Танахе. И сейчас, снова глядя на нее, я поражался тому, как это я мог подумать хоть на единый миг, что жрица превосходила ее красотой. Глаза О'Кифа вспыхнули от радости, стыда и унижения.

Со всех сторон слышался шум и резкий злобный шепот, недоверчивое бормотание, сдобренное изрядной порцией страха:

— Лакла!

— Лакла!

— Лакла! Служительница!

Она остановилась недалеко от меня. Начиная с маленького, твердо очерченного подбородка до самых пят, изящных, обутых во что–то напоминающее котурны ножек, девушка была закутана в мягкое, тускло отливающее медным блеском одеяние. Левая рука полностью укрыта, правая — свободна. Вокруг этой, затянутой в перчатку руки, плотно обвивалась лоза, напоминающая те, что мы видели на барельефе розовой стены и на кольце с печаткой, которое показывал нам Лугур. Пять мощных, сочно–зеленых отростков бежали у нее между пальцами, протягивая вперед сверкающие цветочные головки, словно вырезанные из огромного светящегося рубина.

Девушка стояла, молча разглядывая Йолару. И вдруг, возможно потому что я так пристально разглядывал ее, она опустила на меня взгляд. Полупрозрачные, с крохотными вкраплениями янтаря в золотистой радужной оболочке, глаза девушки сияли как червонное золото, и душа, светившаяся в них, была так же далека от души жрицы Йолары, как зенит от надира.

Теперь я смог подробно разглядеть ее: широкий, низкий лоб, благородной формы маленький носик, нежно вылепленные губы, и мягкое, теплое, словно солнечный свет, сияние, которое, казалось, исходило от тонкой кожи.

Внезапно у нее на лице появилась улыбка, ласковая, приветливая, немного шаловливая, и до того человечная и близкая, что я невольно вздохнул. Сердце мое радостно забилось, словно освободившись от тягостных пут, как у человека, которого засасывает в трясину и, вдруг к своему несказанному облегчению, он нащупывает почву под ногами… так бывает иногда в ночном кошмарном сне — вдруг сопротивляющееся сознание уловит мельком знакомое лицо, и поймет, что все, с чем оно мучительно боролось, не более чем сон. И непроизвольно я улыбнулся ей в ответ.

Девушка подняла голову и снова посмотрела на Йолару, с легким презрением и, пожалуй, с каким–то недоумением, потом — на О'Кифа… в глубине ее смягчившихся глаз быстро промелькнула легкая тень печали; она с любопытством оглядела его с головы до ног, и наивное простодушное удивление, такое же по–человечески близкое и понятное, как ее улыбка, отразилось у ней на лице.

Она заговорила. Низкий и глубокий голос лился, словно расплавленная золотая струя, олицетворяющая всю ее сияющую красоту. И невольно я сравнил его с серебряным голосом Йолары.

— Молчащие Боги послали меня к тебе, о Йолара, — сказала девушка. Вот, что они велели передать тебе: чтобы ты беспрепятственно отпустила со мной троих из этих чужестранцев, нашедших сюда дорогу. Что же касается четвертого, того, который замышляет заговор вместе с Лугуром, — она указала на Маракинова, — в нем Молчащие Боги не нуждаются.

Я увидел, как вздрогнула Йолара.

— Молчащие Боги заглянули ему в сердце и сказали, что и Лугур, и ты, Йолара, можете оставить его себе, — продолжала девушка.

Последние слова прозвучали как подслащенная пилюля.

Йолара уже овладела собой, разве что легкая дрожь голоса выдавала обуревавшую ее ярость, когда она начала отвечать.

— С каких это пор у Молчащих Богов появилось право приказывать мне, шойя!

Это последнее словечко имело очень грубый, вульгарный оттенок. Однажды я слышал, как Радор употребил его, разгневавшись на одну из служанок, и смысл, вложенный в него, был примерно следующий: «замарашка», «кухонная девка». Лакла вздрогнула от оскорбления и унижения, кровь бросилась ей в лицо, окрасив румянцем нежную, цвета слоновой кости, кожу.

— Йолара, — голос ее звучал тихо и спокойно, — спрашивать меня об этом бесполезно. Я всего лишь посланница Молчащих Богов. Мне велено только спросить, отпустишь ли ты со мной трех чужестранцев.

Лугур вскочил на ноги. Он весь дрожал от страстного нетерпения, какое–то злорадное предвкушение предстоящей развязки было написано на его лице.

Маракинов, как мне показалось, испытывал те же чувства: втянув голову в плечи, он, не замечая того, судорожно грыз ногти, уставившись на Золотую девушку.

— Нет! — выплюнула Йолара. — Нет! Клянусь Танароа и Сияющим Богом, нет! — Глаза жрицы полыхали огнем, ноздри раздувались, на прекрасной шее злобно билась маленькая жилка. — Вот что Лакла… Это ты передашь мое послание Молчащим Богам. Скажи им, что я оставляю себе этого человека, — она показала на Ларри, — потому что он — мой! Скажи им, что я оставляю у себя светловолосого и вот его, — она показала на меня, — потому что они нравятся мне. Передай им, что я плюю на их слова и плюю в их лица, вот так, — с отвратительным змеиным шипением она плюнула на пол и растерла плевок ногой. — И последнее… ты, прислужница, передай им, что если они осмелятся еще раз послать тебя к Йоларе, то ты станешь пищей для Сияющего Бога! А теперь — вон отсюда!

Лицо служительницы побелело.

— Для Молчащих Богов нет ничего непредвиденного, Йолара, — отпарировала она. — Ты сказала именно то, что и должна была ответить на мои слова. Вот что еще я должна передать тебе.

Голос ее стал еще ниже.

— Три тала [41] дается тебе на раздумье, Йолара. По истечении этого срока ты должна решить, сделаешь ли ты следующее: во–первых — отпустишь ли ты чужестранцев к Молчащим Богам, во–вторых — принесете ли повинную, ты, Лутур, и все те, кто подобно тебе мечтает завоевать верхний мир. И наконец — вы должны предать проклятию Сияющего Бога! И если ты не выполнишь хотя бы одно из этих трех условий — тогда тебя не станет. Разобьется кубок твоей жизни, Йолара, и прольется наземь вино твоего существования. Да, Йолара, ибо и ты, и Сияющий Бог, и Лугур, и Совет, и все присутствующие здесь, и их дети окончат свои дни! Вот что сказали Молчащие Боги: «Все они уйдут в небытие и не останется от них и следа на этой земле!»

У всех сидящих в зале вырвался хриплый стон ярости и страха, но жрица, откинув назад голову, весело залилась громким смехом. К его мелодичным трелям и переливам добавился гулкий хохот Лугур а, и спустя некоторое время все присутствующие подхватили его, уже вся зала задрожала от их неудержимого хохота. О'Киф, сжав губы, направился было к служительнице, но она остановила его едва заметным, но не допускающим возражений, жестом.

— О, это сильно сказано, нет, в самом деле, это сильно сказано, шойя, пронзительно выкрикнула Йолара, насмеявшись всласть.

И снова Лакла вздрогнула, услышав это слово, словно ее хлестнули плетью.

— Слушай же, что я скажу тебе, — продолжала жрица. — Уже не одна лайя сменилась другой лайей, как Сияющий Бог вышел из повиновения Молчащим Богам, и уже лайя за лайей они живут беспомощные и никому не нужные. И теперь я спрашиваю тебя — откуда они возьмут силу, чтобы заставить меня исполнять их условия, и откуда они возьмут силу, чтобы сражаться с Сияющим Богом и теми, кого любит Сияющий Бог!