— Вы все сделали правильно. — Орр искренне заблуждался. — Никто из них и пальцем не успел дотронуться до Фэрли. Мы вывели их из строя до того, как они попытались заняться им. Послушайте, это не ваша вина…

Но Лайм уходил прочь. Один из агентов вызвал конвой по «уоки-токи»; и Лайм вышел наружу, чтобы встретить его, надеясь, что ночь облегчит тяжесть мыслей и чувств.

— Мне жаль. Мне чертовски жаль, сэр.

Лайм легким кивком дал Шеду Хиллу понять, что принимает его сожаления.

— Я должен поговорить с кем-нибудь по скремблеру. Попробуй связаться с Вашингтоном.

— С президентом?

— С любым, с кем получится.

— Хотите, я сделаю это, сэр?

В глубине души он почувствовал признательность и дотронулся до руки Шеда Хилла.

— Спасибо. Я думаю, что сам справлюсь.

— Я хочу сказать, что мог бы…

— Займись связью, Шед.

— Да, сэр.

Он посмотрел, как парень вприпрыжку сбежал по склону холма к «Лендроверу» и последовал за ним, гораздо более медленно, двигаясь, как сомнамбула, и спотыкаясь о неровности дороги.

Вокруг машины стояли восемнадцать — двадцать снайперов, наблюдающих за ним с виноватым сочувствием. Он подошел к их маленькой группе, и они расступились перед ним. Добравшись до «Лендровера», он ощутил такую слабость, что усомнился, сможет ли удержаться на ногах. Он отогнул вниз подножку и сел на нее. Шед Хилл протянул ему телефонную трубку.

— Это Саттертвайт. Он в штабе.

Из трубки доносился сильный треск. Статические помехи, или неисправности в работе скремблера, или, возможно, просто шум в самом кабинете.

— Говорит Лайм.

— Дэвид? Где вы?

— Я в пустыне.

— Ну?

— …Он мертв.

— Кто? Кто мертв?

— Клиффорд Фэрли.

Тишина заполнила собой фон постоянно прорывающихся помех.

Наконец послышался голос, настолько слабый, что Лайм с трудом различил его:

— Господи Всемилостивейший.

— Мы взяли их всех, если это имеет значение. Стурка и Ренальдо сыграли в ящик. — Господи. «Сыграли в ящик» — выражение, которое он не произносил и не слышал на протяжении пятнадцати лет.

Саттертвайт что-то говорил, но Лайм не уловил смысла.

— Что?

— Я сказал, что это позволяет Брюстеру вернуться в свой кабинет еще на четыре года. Пару часов назад сенат проголосовал за отстранение Холландера. Они внесли поправку в Акт преемственности. Теперь он лежит на столе президента для подписи.

— Я не знаю, о чем вы говорите. И не уверен, что меня это интересует.

— Я понимаю. — Голос Саттертвайта был едва слышен, слова с трудом доносились. — Я должен знать, как и почему умер Фэрли, Дэвид.

— Он умер от избыточной дозы транквилизаторов. Я полагаю, можно считать, что это я убил его. Мне кажется, вы вправе сказать так.

— Продолжай. Расскажи мне все.

Лайм сообщил ему все подробности, а затем спросил:

— Каковы будут ваши распоряжения относительно моих действий?

— Не знаю. Надо подумать. Пока не говорите никому ничего. Держите всех ваших людей вместе, доставьте их домой. Тело Фэрли надо перевезти в Эндрюз — я встречу вас или направлю для этого кого-нибудь другого. Возможны провокации, убедитесь, что никто из ваших людей не имеет ни малейшей связи с внешним миром.

— Вообще никаких заявлений?

— Не от вашего имени. Мы должны передать сообщение со своей стороны. Я полагаю, что с этим заявлением должен выступить президент.

Лайм смял в руках сигарету.

— Вы можете также отозвать тех семерых арестованных. Теперь уже не будет никакого обмена.

— Я так и сделаю. Хорошо, Дэвид, пока, — с фальшивой бодростью попрощался Саттертвайт и оборвал связь.

Лайм швырнул трубку на щиток «Лендровера» и начал шарить по карманам в поисках запропастившейся зажигалки.

12:20, восточное стандартное время.

Похоже, опять пошел снег. Саттертвайт стоял в маленькой пустой комнате на последнем этаже здания управления делами. Он не включил свет. Огни города за окном не давали комнате погрузиться в темноту. Он уже некоторое время стоял один в сумерках. Просто стоял там.

Все ушли по домам. Комната штаба была демонтирована. Он сидел там в одиночестве до тех пор, пока бригада уборщиков не пришла туда, чтобы вычистить мусор; потом он забрался сюда, чтобы подумать.

Блок южан боролся за Холландера, но это не было настоящим сражением. Сторонники Брюстера сыграли на проблеме старческой несостоятельности, и в открытую на заседании сената не прозвучало ни слова о политических убеждениях Холландера. Это было бы слишком грубо. Практически о самом Холландере мало кто говорил, за исключением его сторонников. Причиной — называемой вслух причиной — были опыт и квалификация. «Господин президент, я счастлив воспользоваться возможностью поддержать своим выступлением обладающего выдающимися способностями сенатора от Монтаны. Имею честь утверждать, что в условиях национального кризиса, когда промедление подобно смерти, законы преемственности поста президента Соединенных Штатов должны учитывать реалии сложных административных проблем, существующих в настоящий момент. Мы не можем и не должны ожидать, что кто-либо способен принять бремя этой должности без соответствующей подготовки и введения в курс дела, то есть, говоря короче, мы не имеем права усугубить ситуацию массой сложностей, неминуемо возникающих в процессе смены администраций. Неужели у кого-то могут оставаться сомнения, что в существующих обстоятельствах, когда совершенно очевидно, полное отсутствие времени для передачи правления новому лицу старой закалки, у нас есть только один разумный выход?..»

Конечно, всё было шито белыми нитками, и все понимали это. Брюстер мог легко остаться в Белом доме на срок, достаточный для введения в курс дела нового президента, если бы в этом заключалась единственная трудность. Сторонники Холландера указывали на эти несуразности с грохочущим гневом и едким сарказмом, но они не представляли серьезной опасности для Брюстера. Все еще помнили, с каким малым отставанием проиграл Брюстер публичные выборы, недоразумения в Лос-Анджелесе и других городах, пересчет голосов, веское преобладание демократов в обеих палатах, которые скрыто приветствовали действия Брюстера, поскольку они укрепляли положение партии.

Впрочем, все это не было даже столь существенно, была только одна проблема, и этой проблемой являлся Уэнди Холландер. Его старческая паранойя, его политическое слабоумие. Холландер обладал уникальной способностью восстановить против себя почти всех членов конгресса, причем те, кто был ближе знаком с ним, испытывали к нему наибольшую неприязнь.

По сравнению с тем ужасом, который он внушал всем, доводы против Брюстера, несмотря на их многочисленность и логичность, практически не имели веса. Брюстер действительно узурпировал права избирателей: проиграв публичные выборы, он аннулировал их результаты с помощью акта конгресса. Действительно, как настойчиво повторял Фицрой Грант, действия Брюстера шли вразрез с любым разумным толкованием смысла конституционных норм. Вероятно, было правдой и то, что способность Брюстера завладеть властью значительно превышала его способность мудро пользоваться ею; по крайней мере это подозревал Фиц Грант.

Тем не менее то, что проделал Брюстер, нельзя было назвать нелегальным, неконституционным, технически запрещенным трюком. Он воспользовался законом — или лазейкой в нем — и выиграл, потому что конгресс попал в ловушку эмоционального характера. Законодатели приняли чрезвычайный план главным образом потому, что он касался чрезвычайного положения, с которым они надеялись никогда не столкнуться. Как и все остальные, они убедили себя, что Фэрли вернется целым и невредимым. Пикантность ситуации заключалась в том, что они, вероятно, не проголосовали бы за эту меру, если бы знали, что Фэрли ждет смерть — и Холландер бы, таким образом, стал президентом несмотря ни на что.

Оппозицию в сенате возглавлял Грант, который пользовался уважением, хотя его доводы не принимались во внимание; в палате представителей сопротивление исходило от группы истеричных ультра-правых конгрессменов, которые гиканьем и криками были буквально согнаны с трибуны. Уже через несколько часов после обращения президента Уэйз и Минз прекратили прения по проекту резолюции палаты представителей и поименное голосование прошло в неумолимом темпе бронетанкового удара. Выступающий в роли спикера Филипп Крейли от Нью-Йорка дал указание Уэйзу и Минзу сформировать подкомитет, готовый в десятиминутный срок встретиться с соответствующим комитетом сената, после того как билль будет там ратифицирован. Все это было проделано с виноватой поспешностью, и большинство из них ускользнуло украдкой тотчас же, как только их обязанности были выполнены.