Машина, выделенная нашему прадеду, почему-то задерживалась. И вместе с ней задерживались бойцы, которые должны были охранять в дороге его с железными чемоданами.

А город жарко и пламенно горел. Гремели взрывы. По задымленным улицам бежали испуганные люди с узелками, с плачущими детьми. Кто-то вез в детской коляске какие-то вещи, за кем-то бежала преданная собака, одна старушка несла клетку с маленькой птичкой, а другая старушка тащила за собой козу и швейную машинку на колесиках. Несколько красноармейцев наводили на улицах порядок и сипло, сорванными голосами успокаивали людей:

— Без паники, граждане! Спокойно проводите эвакуацию! Восьмая рота обороняет крепость и не даст врагу ворваться в город, пока он не будет эвакуирован. Спокойно, граждане! Берегите детей!

Крепость вела жестокий бой. Немецкие солдаты раз за разом бросались в атаку. Наши бойцы раз за разом ее отбивали и раз за разом контратаковали, теряя людей, но не думая отступать.

Налетели самолеты, стали сбрасывать на крепость тяжелые бомбы. Однако древние стены, сложенные сотни лет назад из дикого камня, держались крепко. Но все-таки бомба за бомбой делали свое черное дело. Рухнула Водовзводная башня. Прямым попаданием снаряд с самолета развалил Западную башню. Да тут еще немцы подтянули полевые орудия и стали бить прямой наводкой в каменные стены. Но крепость не сдавалась. Бойцы за ее стенами огрызались огнем винтовок, очередями автоматов, гранатами — они из последних сил не давали врагу замкнуть кольцо вокруг города, чтобы отступающие части не оказались в окружении.

А наш прадед (напомню, он тогда был и не дедом, и не прадедом, а молодым отцом, ему в то время было всего двадцать два года), он стоял, прижавшись к стене дома. Вздрагивал от близких разрывов снарядов и бомб. Кашлял от пороховой гари, щурился от едкого дыма горящих домов, заборов, деревьев. Он ждал машину, и у его ног стояли два стальных ящичка с ручками.

Из пелены дыма, как из облаков, выпал немецкий истребитель, ударил пулеметными очередями вдоль улицы, по женщинам и детям и, снова взмыв с пронзительным ревом, скрылся в дыму.

Возле дома затормозил небольшой грузовичок, посеченный осколками и во многих местах пробитый пулями. Из кабины выскочил запыленный и закопченный старшина в пилотке, которая почему-то сидела у него поперек головы. Прикладом автомата он выбил остатки ветрового стекла и заорал нашему прадеду громогласным басом, перекрывая грохот боя:

— Эй, парень, ты, что ли, с деньгами? Быстро бежи в кузов! Немцы шоссе перекрыли!

Двое красноармейцев приняли у прадеда чемоданы и помогли ему забраться в кузов. Здесь был ручной пулемет с диском, они установили его на крыше кабины, собрали раскатившиеся по кузову гранаты. Старшина вскочил на подножку, заглянул в кузов. У него было усталое и озабоченное лицо.

— Помчались, — сказал он. — Дворами да огородами прорвемся.

И они помчались. Машина сразу же свернула в непроницаемый от дыма проулок. Грохот боя и бомбежки начал стихать. Бомбить было больше нечего, и защитники крепости не отвечали огнем. Они отступили, чтобы не быть отрезанными от основных частей, забрали раненых и скрылись в лесу.

Машина петляла по городу. Вдруг из-за поворота выскочили навстречу мотоциклы. На них сидели люди в незнакомой форме и в касках. Один из красноармейцев ударил из пулемета, а другой бросил сразу две гранаты. Передний мотоцикл подскочил и опрокинулся, а остальные, круто развернувшись, помчались назад.

— Молодцы! — азартно крикнул из кабины старшина. — Прорвемся!

Но не прорвались. Уже на самой окраине городка навстречу, с железным лязгом и грохотом, выполз танк с белыми крестами на броне. Прадед видел, как красноармеец взмахнул рукой, и навстречу танку, кувыркаясь, полетела граната. Ударилась в его стальной лоб, отскочила и бесполезно взорвалась в стороне. Танк ответил злобной пулеметной очередью. Машина резко остановилась. Из кабины высунулся старшина, лицо его было залито кровью.

— Беги, парень! — закричал он через силу. — Беги, мы тебя прикроем!

Красноармейцы сбросили на землю чемоданы. Прадед спрыгнул за ними, подхватил и нырнул через поваленный забор в зеленый садик…

— Конечно, — рассказывала бабушка, — мой отец никогда бы не бросил в беде товарищей по оружию. Но он должен был спасать деньги. Ведь это были не просто деньги. Это было оружие, которого так не хватало нашей Красной Армии. Это были самолеты, танки и пушки.

…Пробежав через садик, прадед оказался на краю рощицы, подступившей к самому городку. Сзади слышалась стрельба, потом грохнуло — наверное, танк выстрелил по машине из пушки. А потом наступила тишина. И в ней особенно явственно зазвучали чужие гортанные голоса. Что сталось со старшиной и его бойцами, оставалось только догадываться.

Миновав рощу, прадед уселся на чемоданы — отдохнуть и решить, что делать дальше. Бросить чемоданы и пробираться к своим — такой мысли у него даже не было.

Перед ним во всю ширь раскинулся разноцветный прибрежный луг, за которым начинались глухие леса. Слева громоздились развалины крепости. От них ощутимо тянул ветерок пороховую гарь. Везде было тихо, только из города доносился невнятный шум. Наверное, туда вступали немецкие войска и устанавливали свой немецкий порядок.

Прадед всмотрелся в каменные останки крепости. Груды камней — и все. Только Гремячая башня упрямо высилась над развалинами. Либо ее пощадили бомбы и снаряды, либо она просто устояла под их натиском.

Прадед понимал, что вернуться в город с деньгами ему никак нельзя. И он сообразил, что самое безопасное сейчас место — это разбитая и покинутая крепость. Наши оттуда ушли, а немцам там делать нечего — в развалинах ничего не награбишь и никого не расстреляешь. И он, подхватив свои чемоданы с ценностями и драгоценностями, побрел к Гремячей башне.

Три дня он прятался там, а потом вернулся в свой дом.

— Домик у нас был маленький, старенький и невзрачный, — рассказывала бабушка. — Немцам он не глянулся, они только растащили все, что им понравилось. И мой папа, прибравшись после немецкого разгрома, стал жить дальше.

— А вы куда делись? — спросил Алешка.

— Так мы с мамой были далеко — в эвакуации. Мама была комсомольским работником, и оставаться в городе ей никак было нельзя — немцы сразу же повесили бы ее на площади.

Алешка хмыкнул:

— Так они же не знали, что твоя мама такая важная.

Бабушка горько вздохнула:

— Леня, война — это не только героизм и подвиги. Это еще и трусость и предательство.

— А дальше-то что? — спросил Алешка. Он слушал бабушку с огромным вниманием. Разинув рот и распахнув глаза.

Бабушка опять вздохнула:

— Дальше была жизнь в нашем городе под оккупацией. Страшная жизнь. Грабежи, виселицы, расстрелы. Немцы никого не жалели. Ну и их тоже не жалели.

— А кто их не жалел?

— В городе организовали подполье…

— Это что за фишка? Прятались под полом?

Бабушка усмехнулась:

— Прятались… В том-то и дело, что не просто прятались, а воевали. Собрали оружие в крепости, его много там оставалось. Нападали на полицейских, сожгли солдатскую казарму, расклеивали листовки. Казнили бургомистра.

— Кто такой? Главный немец?

— Если бы немец… Самый настоящий русский! Его немцы назначили начальником города. Он следил за порядком. А какой порядок? Чтобы не прятали от немцев продовольствие, чтобы не читали листовки, чтобы жители работали на врага. Но больше всего ему нравилось выдавать комсомольцев и коммунистов. И семьи, у которых родственники служили в Красной Армии. Или ушли в партизаны. В окрестных лесах действовали два отряда. Там были и жители нашего города, и бойцы, отставшие от своих частей, попавшие в окружение. А связными и разведчиками были у них такие вот, как ты, пацаны. Шустрые и смелые… Немцы злились, зверствовали, но ничего не могли поделать.

— И бруго… бурго… этот… не помог.

— Бургомистр. А знаете, ребята, кто это был? Это был бывший директор того самого банка. Он-то и выдал моего отца. Как только узнал, что он в городе, тут же явился к немецкому командованию: