Все те же лица! — Червяков. Он крепко держал Алешку и был не похож на себя. Вчера — вежливый и отзывчивый продавец всякой дряни, а сейчас — злобный и трясущийся.

— Куда сокровища девал, щенок! — он вне себя начал трясти Алешку за плечи. — Говори!

— Не помню! И не трясите меня. А то совсем забуду.

— Где сокровища? Давай по-хорошему. Это что? — он вцепился в коробочку со свечами, которую Алешка держал в руке. Наверное, подумал, что там изумруды с яхонтами.

Алешка разжал пальцы, но в его руке осталась небольшая бумажка, которую он… сунул в рот. Как Буратино золотые монеты.

— Отдай! — завопил Червяков. — Плюнь!

— Ф тебя? — прошепелявил Алешка, жуя.

— Ф пол!

— На! — и Алешка, сделав вид, что очень испугался, выплюнул на землю бумажный комочек. И пробормотал: — Подавись!

Червяков быстро нагнулся, подобрал его, развернул. И выпучил глаза.

— Шифровка? Говори, шкет!

— Чего говорить? — удивился Алешка. — У меня память плохая…

— И ты записал, чтобы не забыть, куда спрятал сокровища? Так?

Врать вслух Алешка не стал, он врет только в самых крайних случаях и только тому, кто этого достоин. Он просто пожал плечами и промолчал.

Червяков бережно расправил бумажку и вложил ее в кошелек.

— Разберусь. А ты мне лучше не попадайся.

— Не попадусь, — пообещал Алешка от чистого сердца.

— И сто рублей мне верни!

— Я сейчас не при деньгах. Вы заходите к нам. Каждую среду. По пятницам.

На том они и расстались.

А Червяков, наверное, до сих пор старается разгадать эту шифровку и добыть сокровища прекрасной Марфы.

Мне его жалко. Я даже за него боюсь — как бы он не попал в сумасшедший дом. Сейчас объясню, в чем тут фишка.

Вот что было на этой бумажке: «Чарбачылык, турмуштук шамдар, кооздогуч». Вы что-нибудь поняли? А ведь это так просто. На коробке со свечами была этикетка с надписями на разных языках. И предусмотрительный Алешка, предвидя неизбежную встречу с Червяковым, списал ту, что была написана по-киргизски: «Свечи хозяйственные, бытовые, декоративные». Так что, если Червяков вдруг изучит зачем-то киргизский язык, сокровища он все равно не найдет. Не тот человек — глупый и жадный.

И, кстати, фамилия того директора банка, который выдал фашистам нашего прадеда, тоже была Червяков. Может, они родственники?..

* * *

Вот и пришло время уезжать. Бабушка заехала за нами на настоящей карете, и мы ехали в ней до самого вокзала. И все встречные-поперечные застывали от изумления и провожали нас завистливыми взглядами.

Прощаясь, бабушка сказала:

— Жду вас на зимние каникулы. Я покатаю вас на настоящей тройке.

— С бубенцами, — сказал Алешка. — Я буду Дед Мороз, а ты Снегурочка. Только зубы не потеряй.

— У меня запасные есть, — похвалилась бабушка. — Французские, с акцентом.

— Баба Астя, — вдруг вспомнил Алешка, — скажи дяде Мифе, чтобы он динозавра не высиживал. Это не яйцо дракона, а кокосовый орех.

— Он это сам знает, — усмехнулась бабушка. — Он просто фантазер, сказочник.

— От сказок большая польза, — сказал Алешка, а бабушка шепнула маме в ухо:

— Как он поумнел, пообщавшись со мной.

— И ты — тоже, — сказала мама с улыбкой, — пообщавшись с ним.

— Я теперь буду часто к вам приезжать, я столько времени потеряла. — Тут она раскрыла в карете багажный ящик и достала из него двумя руками здоровенную подкову: — Держи, стригунок, на большое счастье.

Мама ахнула, папа хмыкнул.

— А что? — удивилась бабушка. — Это не простая подкова. Это подкова Сивки-Бурки.

У дяди Мифы научилась.

— А карета у тебя, — засмеялся Алешка, — из Золушкиной тыквы?

И он обхватил подкову двумя руками и прижал ее к груди.

— Нас в вагон с ней не пустят, — понадеялась мама.

— Пусть только попробуют, — сказал папа.

Тут подошел поезд, и мы вошли в свой вагон. С мамой, с папой и с подковой. И прилипли к окошку. Поезд мягко тронулся. Бабушка немного прошла за ним по платформе и осталась. Маленькая такая, худенькая. Одинокая.

— Ничего, — вздохнул Алешка. — Я ей теперь буду письма писать.

— Твои письма, — вздохнул папа, — не всякий криминалист разберет.

— Мы этого достойны, — добавила мама.

* * *

Время шло. Оно никогда не останавливается. То ползет, то мчится, но всегда в движении.

Алешка в самом деле писал бабушке письма. А к Новому году сделал ей подарок: «Баба Астья, я нашел тваю вильку. Ва сне. Анна пад сандукомм. Толька сильна запылилас. Зонтеком её дастаннь».

* * *

Да, время без устали шло, и многое стало забываться. Даже Алешка не вспоминал про свои миллионы. Но они ему сами про себя напомнили. На папин счет из Госбанка пришло уведомление о зачислении такой-то суммы.

Вечером папа положил на стол листочек бумаги с цифрами и сказал:

— Вот, Алексей, твоя премия за найденный клад. Распоряжайся.

Алешка хмыкнул и распорядился: прадеду на памятник, бабе Асте на сено, дяде Мифе на музей, сто рублей долга Червякову, какие-то копейки рыжему Пашке на «конские яблоки». И еще осталось на мороженое, как раз на четыре штуки.

— Ну вот, — сказала мама, — некоторые люди за всю жизнь такие деньги потратить не могут, а наш человек за пять минут их размотал.

Но в голосе ее не было разочарования, а была гордость за нашего человека. И вот я что подумал. Вернее — помечтал. Может, и мне заболеть какой-нибудь полезной ветрянкой, перечитать старые добрые сказки и тоже найти какой-нибудь клад. Всем нам на мороженое. Каждому по штуке. А Лешке — две. Ведь он этого достоин…