— Да, возможно, именно они-у на твоей кукурузной булке, — мяукнул он и укоризненно покосился на меня. — Ну и манеры у тебя-у, маркиз! Неужто в детстве не научили, что с полным ртом разговаривать некр-р-расиво? — я смущенно потупился, а кот, посчитав воспитательную деятельность оконченной, продолжил: — Я-у, конечно, до сих пор с трудом себе это представляю, но моя-у коровка страдала от того, что не умеет летать. Помнится, загрустит любимая Га-Га, слезы в длиннющих ресницах запрячет, а я-у подойду, поглажу мягкой лапкой по худому крупу, слово ласковое мяукну, она-у сразу же повеселеет, да податливее станет. Позволит мне-у и с хвостом приветливым поиграть, молочка парного пососать, да вымя-у нежное потискать, — кот вожделенно запустил лапу в лимонное желе и невольно облизался. — Любил я-у ее сильно, восхищался, да только не знал, что коровка-то моя-у колдуну одному принадлежит.

— Ух ты! — не выдержал я.

— Ага, — печально кивнул Сириус. — Этот живодер-р-р для злобного обряда омоложения приобрел зазнобу мою, а при полноликой луне прирезать вздумал. Да только я-у предложение в этот день хотел ей сделать. Ну, и нашла коса на камень, а точнее — напал кот на пакостника-чародея. Морду я-у ему исцарапал, ухо прокусил, да что есть мочи мяукал: "Беги, Га-Га, беги! Спасайся, любимая!" Но, как говорится, корова не кошка — мозгов в ней немножко. Эта рогатая, тощая дур-р-ра, вместо того, чтобы оставить о себе последнее, мрр, душещипательное воспоминание, попятилась в сарай и напоролась на вилы. И знаешь, взбесился тогда не один колдун, ибо обломались мы оба-у. Глазенки у старика кровью гневались, зубы паскудно скрежетали, видать тушкой моей дранной морокун захотел крупнорогатую жертву заменить, но, как говорится, что кота не убивает, мр-р-рау, то делает его сильнее. К тому же я-у и сам злой был, как собака — звание "вдовец" коту чести не делает. Вот и выцар-р-рапал я-у в отместку чародею глаз его красный…

— Заливаешь! — не поверил я. — Чтобы кот да с колдуном справился? Извини, неправдоподобно.

— Если бы! — отмахнулся кис. — Глаз-то я-у ему выдрал, но за то и поплатился многократно. Мор-р-рокун тогда слова бесовские произнес, золотой песок из карманов высыпал, да в душевнобольной танец пустился — короче, проклял меня-у колдун. Пожелал, чтобы моя-у полосатая морда в подчиненных при всяких тиранах была, приключений несусветных на мою хвостатую задницу захотел, да неразделенной любви на все восемь жизней. Хвала Чеширу, что несведущ был колдун-то одноглазый в количестве отведенных котообразным реинкарнаций. Будет у меня-у одна жизнь, чтобы оттянуться и погулять, как все коты — самому по себе!

Я налил себе малинового киселя и спросил:

— Так ты поэтому здесь? Баранус один из этих тиранов?

— Не совсе-ум так… — Сириус почесал за ухом, словно размышляя, как продолжить рассказ. — Тут такое дело… Пару годиков назад, я-у работал заклинателям змей на восточном базаре Абу-Ару-Ану-Его. Свистел во флейты заливистые, завлекая гадюк разных в чувственные танцы. И был я-у влюблен в Аш-Шу — старую очковую кобру.

— Кобру?!

— Ну да, а что-у? Меня покорили ее изящество, гладкая кожа и мр-р-р-рау… раздвоенный язычок. К тому же у нас были одинаковые гастрономические вкусы — оба-у любили мышей, — я помотал головой, но решил больше не перебивать. У этого клетчатого явно извращенное отношение к любви, но это его личное дело, в конце концов. — Мы-у тогда гастролировали по пряному базару, срывая медитативные аплодисменты умирающих индусов. И решил я-у сделать гадине своей предложение. Надел чалму многослойную, сандалики носком к верху задранные, да халат цветастый, букетик анисовый собрал и мышку дохлую подмышку сунул. Заглянул в корзину плетеную, где обитала Аш-Ша, а там соперник мой бравый лежал — мангустом звался. Улыбался нагло, да очки моей кобры на свой нос насаживал. Подумал я-у тогда, что пустила Аш-Ша его в корзину первым. А для кота-у быть вторым, утоплению в ведре подобно. Ну, ты понимаешь?

— Конечно-конечно! — сразу же согласился я, чтобы не вызывать у киса негативных эмоций. Он, может, и извращенец, но уж больно интересно рассказывает.

— Так вот, переполненный яростью обманутого мяу-мужа сиганул я-у в корзину и пока дудкой брюхо мангусту не вспорол, не успокоился. А когда кишочки любовничка по стенкам размазывать стал, углядел, что кобра моя-у старая в утробе соперника разлагалась, — Сириус примолк, и мне даже показалось, что он всхлипнул. — Эх, здесь вам не сказка про Красную Шапку, где из вспоротого нутр-р-ра-у могут живыми выбраться, здесь Восток, как говорится — дело тонкое, — с отчаяньем в голосе изрек он, снова немного помолчал и только потом продолжил: — Погрустил я-у тогда, с четверть часа примерно, пометил корзинку, чтобы остальным ма-унгустам неповадно было, и отправился к пиратам — догоняться ромом. Быть корабельным котом, надо признать намного интереснее, чем в дуды дудеть. Тут тебе-у и песни, да пьяные пляски, пальба из пушек, да сундуки с сокровищами. Правда, штормило меня-у поначалу, морской болезнью с неделю мучился. Мур-мурау! Зато, какой головокр-р-ружительной роман у меня-у был с обезьянкой редкобородого капитана! Назовешь меня-у усатым бабником? Полосатым Ловеласом? Хвостатым Казановой?

— Я бы назвал тебя извращенцем, — не выдержал я. На удивление, кот не обиделся, даже не дернул усами.

— Я-у тебе вот что, в" Асилий, скажу, подобная извращенная любвеобильная натура присуща каждому коту, что появился на свет в марте… восьмого числа.

— Упс! — икнул я.

— Что?

— Да я, вообще-то, тоже в марте родился, восьмого, — растеряно сообщил я усатому. — Даром, что не кот.

— А, ну тогда понятно, почему тебя-у все на красивых девчонок поглазеть тянет, — радостно осклабился Сириус, и в его голосе мне даже послышалась тень одобрения. — Значит, ты-у меня поймешь.

— Пожалуй, — на всякий случай не стал я спорить, хотя аналогии между красивыми девушками и коровами-кобрами-обезьянами не понял.

Кот снял салфетку с шеи, небрежно бросил рядом и мечтательно замурчал:

— Чита-Рита, высокая, сильная, забавная орангутангиха, оказалась самой нежной из всех моих женщин. И блошек у меня-у поищет, и за ушком заботливо почешет, и на ночь приласкает. Помнится, схватит меня-у тремя руками, запрыгнет на мачту и давай в воздух подбр-р-расывать. И кто знает, как бы сложилась моя-у усато-хвостатая судьба, если бы в одно из подобных свиданий, когда я-у, раздувая брыла, падал обратно в рыжие лохматые объятия возлюбленной, меня-у не подцепил пеликан, — Сириус обреченно вздохнул. — Судьба в очередной раз позабавилась над моими чувствами, ведь в тот вечер я-у готовился сделать предложение капитанской обезьяне. Но коты не теряют бодрость духа никогда-у! Грустят редко, часто злятся, мстят иногда, но постоянно развлекаются. Подумаешь, прокляли! Я-у тебе вот что скажу: смысл жизни кота не в достижении какой-нибудь цели, а в пути, который он проходит, идя к ней. Мрр-р-ра-у-р…

— А что пеликан? — постарался я выдернуть его из философствования. Уж больно захватило меня жизнеописание этого клетчатого прохиндея. — Это он принес тебя к звездочету?

Сириус ответил не сразу, походил кругами вокруг миски с котлетами, а потом брезгливо зафырчал:

— А что пелика-ун? Пеликан тот поначалу показался славным малым. Посидели мы с ним в этот вечер, повор-р-рковали на буйке из пустой бочки. Поведал я-у ему и про корову, и про проклятье, и про то, что счастье с бабами не сыщу. И не сразу я-у понял, отчего этот "дятел" мне-у в плечо клювом уткнулся, да крылами своими заботливо так приобнял. Но, как только солнышко над нами в небе заулыбалось, увидел я-у, что пеликан-то, рядом сидящий, цвета голубого, и что ресницы у него накрашены, и румяна свеклой наведены, да и повадками он больше на павлина походил.

Я не выдержал и заржал в голос. Уж больно комично выглядело возмущение на морде кота-извращенца.

— Оооо, Си-и-и-риус, так ты что, немного, так сказать… фиолэтовый? — не преминул я его подначить.