Майя остановилась почти у края авансцены, освещенная со всех сторон софитами, и повернулась к девочке, уже сидевшей за роялем, — как делают настоящие певицы; та опустила руки на клавиши, и Майя услышала вступление к песне — несколько аккордов разной высоты — и запела:

Теперь Майя увидела притихший зал, людей, смотревших на нее пристально, они как-то сразу выплыли из тумана и обрели реальность. «Не забыть слова… не забыть слова…» — лихорадочно, быстро, как на телеграфной ленте, пронеслось вдруг в голове, но испуг был напрасен, губы сами открывались, и слова, слетая с них, уносились в зал и гасли в последнем ряду.

Слова Майя произносила четко, не артикулируя при этом, голос хорошо был слышен в зале. Микрофона не было — тогда они были только привилегией радиостудий, голос не возвращался к певице из зала, усиленный и оглушающий, но Майя чувствовала, что зал хорошо слышит ее, хоть и пела негромко, не напрягаясь.

Последние слова, последние нарастающие аккорды и, наконец, самый последний, пианистка крепко бабахнула по клавишам, и рояль, вскрикнув, разозлился и ответил ей долгим рычанием.

Раздалось несколько первых хлопков, сначала они посыпались, словно кто-то разбросал их, потом соединились, превратившись в крепкие и дружные аплодисменты. Майя обвела зал глазами, и ей показалось — и на самом деле так и было, — что хлопает весь зал, и не было таких, кто не соединил мелькающие ладони на мгновенья, чтобы поблагодарить певицу. Неужели успех? Подумать только, ведь ей никогда не хлопали. Она стояла растерянная.

На сцену вышел все тот же молодой человек с каштановой шевелюрой, зал еще продолжал рукоплескать, и молодой человек присоединился к залу, а когда аплодисменты растворились в наступающей тишине, вдруг превратился в заправского конферансье, сказав небольшую тираду в шутливом тоне — о том, что в институте появилась новая звезда, что сегодня состоялся ее дебют и что многие институты Москвы боролись за право принять Майю Кристалинскую в свои стены, но она вот выбрала авиационный, оказав нам большую честь. Зал дружно хохотнул и снова захлопал, одобряя ведущего.

«На катке» — этими словами ведущий закончил свою речь, явно произнесенную с умыслом, чтобы успокоить оробевшую девушку.

И опять раздались хлопки — на этот раз зал одобрил известную песню, которую часто крутило радио.

Теперь Майя уже не боялась зала, он ей казался не таким чужим и не грозным экзаменатором, затаившимся, чтобы провалить ее короткими вежливыми аплодисментами, быстро гаснущими, а оттого и унизительными: тебе делают одолжение, учти это — и больше сюда не суйся. Но нет, этого не произошло, и все случилось как раз наоборот.

Снова, теперь уже не робкий, поворот в сторону пианистки, кивок головы, и уже летят аккорды, один, второй, третий, только более быстрые, чем в первой песне, — на катке шагом не ходят, как бы предупреждала песня. И, улыбнувшись, Майя запела:

Теперь уж не думалось о том, как бы не забыть слова, она пела легко и свободно, дыша полной грудью, слыша только вот этот режущий звук коньков, ей виделся лед, залитый светом ярких огней фонарей, окаймлявших белую, посыпанную снегом площадку, и счастливые пары, которые, взявшись за руки, скользят в такт музыке.

Эту фразу Майя спела так, будто она сама кричала, а не та девушка на снегурках в спортивном костюме — шаровары, курточка на молнии, красное кашне вокруг шеи, пуховая шапочка, а из-под нее разлетаются в разные стороны пряди светлых волос.

Идеология не живет сама по себе, не оседает в умах только из книжек, статей, лекций, речей и указаний ее хранителей, она обретает свойство быстро улетучиваться, даже овладев массами, а потому изыскивает более действенные формы давления на умы: народ един, но разношерстен, и чтобы идея овладела им всерьез, ее нужно вдолбить не только силой печатного кулака, но еще и сладким пряником лести.

Нигде, кроме как в СССР, не существовало сочетания слов: «агитация и пропаганда». Был такой отдел в ЦК КПСС (товарищи коммунисты, прошу прощения, слово «отдел» я написал со строчной буквы» а полагается с прописной, в знак былой значимости каждого Отдела в этом управлении страной со Старой площади) и в каждом обкоме, райкоме, парткоме и т. д. и т. п. Оно и понятно: для пропаганды идей и решений партии в массы, потому что без этих решений не сойдет ни один корабль со стапеля, не полыхнет жаром ни одна домна, не будет собран ни один пуд зерна. Только трехглазый циклоп — партия подсказывала, как нам жить, только она, умница, знала, когда начать посевную, кого не выпускать за границу, в какой стране Африки построить молокозавод; много чего знала партия, и, прежде чем начать выпуск, скажем, новой модели дамских туфель, директор обувной фабрики бежал в райком, горком, обком и т. д. и т. п. за разрешением.

Пропаганду каждый мало-мальски соображающий житель подведомственной партии страны чувствовал каждой клеточкой своей рыхлой от плохого питания кожи.

И если она была теми вожжами, которыми управлялся этот наш сильно одряхлевший рысак — Страна Советов, то, агитация оказывалась заливистым колокольчиком под дугой; две увесистые оглобли, время от времени становившиеся дубинкой.

«Динь-динь», — верещал колокольчик, очередное решение партии и правительства едет, спешите видеть и — выполнять, граждане-товарищи.

Кажется, кому была нужна агитация? За советскую власть агитировать? А зачтем? Крепко на ногах стоит наша родная власть, куда денется?

Однако когда приближались выборы, агитация «за советскую власть» находила себе самое идеальное применение. Вспомни, читатель, ведь не так давно это было. Кумачовые вывески на городских домах, на которых белыми буквами начертано: «Агитпункт». Над входом в школы, на навесах, под которыми прятались двери, красовалась другая кумачовая вывеска: «Избирательный участок №… по выборам…» Впрочем, их и сейчас вывешивают, не меняя цвет, но вот агитпунктов днем с огнем не найдешь, разве что остались где-то по старинке. Не нужны сегодняшней предвыборной вакханалии эти агитпунктики, где когда-то можно было сесть за длинный широкий стол с разбросанными, замусоленными газетами, сыграть партию в шахматы со старым пенсионером, коротавшим здесь дни и вечера от безделья (пенсионеры в те годы не подрабатывали торговлей газетами и цветами у станций метро, на пенсию можно было хоть как-то прожить остаток дней своих, а если уж очень не хватало, пойти в сторожа, но на ветчинно-рубленую и щи со сметаной хватало).

Подготовка к выборам в Верховный Совет СССР и всякие другие советы шла тщательная, массовая, партийные комитеты разного масштаба не дремали, выпускались листовки с портретами кандидатов в депутаты блока коммунистов и беспартийных, создавались участковые избирательные комиссии, агитпункты и агитбригады. Больше всего их было в институтах, состоящих из молодняка в несколько тысяч, — а кому, как не охочим до всякой деятельности студентам, замученным экзаменами и курсовыми проектами, ринуться в эти бригады? К тому же, если сам не проявишь желания, имея творческие способности, в комитете комсомола тебя поправят.