– Восьмера…

– А у меня такая же будет…

– Врешь!

– Не вру! Брат из Афганистана вернется – ему положена!

– Держи карман шире!

– Смотрите, на стекле чего написано!

Хлопнула дверь, с водительского сидения выбрался водитель восьмерки. Нагловатого вида, джинсы, кожан – похож на таксиста нового поколения, поднимающего три зарплаты на леваке и прирабатывающего продажей водки, а кое-где – уже и наркоты…

– А ну, сдриснули – мухой! Черти!

Пацанам второго слова было не надо – они бросились бежать. Не врассыпную, но бросились. Несмотря на то, что они росли в своем городе, в своем дворе, в своей стране – они знали, что бывает – по всякому. В одиннадцать – двенадцать лет – они уже слушали страшноватые рассказы про то, как на соседнем районе недавно убили паренька на три года старше их – двое взяли его, уже избитого, за руки – за ноги и били об перекладину ворот на поле за школой. Они знали, что так бывает и тоже … и чувствовали, когда надо бежать без оглядки. А в этом водиле в кожане – они чувствовали злую, наглую волю, которая может переехать их и забыть об этом через пять минут. От таких – надо было бежать…

Топая новыми, только что купленными за полтинник американскими кроссовками по грязным лужам и расплывшимся от сырости клумбам, во двор сбежал маленький, похожий на подростка человек. Это тоже был стремящийся… их хорошей семьи, но связавшийся с плохой компанией. Звали его Вадим, и уголовники его использовали там, где нужен был именно такой, похожий на нормального, без единой чернильной точки под кожей. Ничего серьезного у него за душой пока что не было – так, хвосты матерым подносил…

Вадим подбежал к восьмере, сунулся внутрь.

– Там!

– Видел? – растягивая по-блатному слова спросил сидевший на правом-переднем.

– Точняк, отвечаю!

– Самого Кима видел?

– Не, но тачка его – точняк там. Тойота, красная, со двора стоит. Шикарная лайба, точняк его, без базара…

Вадим был совсем молодым, и лупил известные ему блатные слова в дело и не в дело…

Сидевший на правом-переднем ухарь – небрежным жестом потрепал его по плечу.

– Теперь сдристни отсюда, мухой. Вечерком брякну…

Пацан в кроссовках за полтинник, которые купил ему в подарок отец – чиновник Внешторга – побежал дальше, во весь опор убегая от срока за вымогательство, а возможно – и за убийство. Его время еще не пришло…

– Муха…

– Пацан правильный – задумчиво сказал Муха – из мажоров, но правильный. Стремится.

– Отвечаешь. Поехали…

Восьмерка резко, с пробуксовкой тронулась с места, следом – отставая, покатился и пирожок, в котором хорошо было вывозить людей в лес.

Пролетев поперек дороги под яростный гудок желтой, таксистской волжаны – восьмерка резко ввалилась во двор, одну из стен которого составляли зады нужной стекляшки. Зады были самые обыкновенные: ржавая сетка – рабица на полусгнивших слегах, валяющаяся тут и зимой и летом никому не нужная пустая тара, размешанная сапогами грузчиков грязь, два ободранных мусорных контейнера, полных с верхом. Дальше – эстакада, как раз по высоте кузова Зил-130, рабочей лошадки советской торговли. На ней, сидя на корточках курят двое работяг-грузчиков в засаленных, черных телогрейках и с пропитыми лицами…

Восьмерка тормознула прямо перед мордой Тойоты – на грани фола, едва не боднув. Водитель и пассажир с правого-переднего выскочили из машины одновременно, оставив двери широко открытыми. Водила восьмерки резко, без рук – запрыгнул на эстакаду.

– Ты куда, мужик! Сюда нельзя!

– Ща, отец… – невнятно ответит тот, и сделал короткое движение рукой.

Нанявшийся на день бомжара осел, хватая ртом воздух, как вытащенная из воды рыба.

– Ты чего…

Второго успокоили просто – пассажир с правого переднего сбросил его с эстакады пинком, а водитель – приголубил завернутой в газету арматуриной – по голове. Потом – перебросил арматурину в другую руку…

Очкастый – ногой подвинул ящик и взобрался на эстакаду как по ступеньке. Законному – не пристало прыгать как мартышке, за него и гладиаторы попрыгают.

Тем временем пассажир с правого-переднего – аккуратно открыл приоткрытый задний ход в магазин. Шагнул внутрь.

Внутри – тоже было все то же самое, как и в обычном советском магазине. Проход доверху заставлен пустой тарой, в основном деревянными ящиками и гнутыми из проволоки – под молочное, которое продавалось в бутылках[24]. Надо бы отправить обратно на комбинат – да грузить лень, однако…

Поворот, тускло светит висящая под самым потолком лампочка, выкрашенная зачем-то краской. Еще поворот.

Кореец – Коган, телохранитель Кима, маленький, и верткий, со сморщенным в кулачок лицом – подхватился с перевернутого ящика, но бандит с правого-переднего его опередил. Резко махнул рукой – и не успевший принять боевую стойку кореец так и повалился на грязный бетонный пол. Гладкий, тускло поблескивающий шарик весом чуть ли не в полкилограмма – от большого подшипника, удобно запястья тренировать – катился к ногам хозяина…

Бандит почтительно посторонился, пропуская к двери Вора.

Небритый, заросший щетиной дядек, держа в потном кулаке пару мятых купюр – вывернулся из подворотни, шаркающим, нетвердым шагом направился к стекляшке. У стекляшки такого оживления, как в старые добрые времена не было – беленькая стояла свободно, только не укупишь – двадцать пять рубликов изволь – выложь, четвертной. Хуже, чем у таксистов в свое время, те и за два чирика отдавали. Кто хочет подешевле – тому к тете Маше, что в фабричном доме проживает – ей с деревни везут, бидонами, она разливает и продает. Чирик за четверть мутной, воняющей сивухой, щедро сдобренной для крепости димедролом бурды – от которой можно и копыта откинуть. А если пройти подальше и спросить Вазгена в чебуречной – то за тот же чирик, можно достать четверть относительно чистого, разбавленного водой, воняющего жженой резиной спирта. Вазген – молодец, он контакты с летчиками в какой-то части установил, там спирт зачем-то в самолеты заливают… а потом сливают. И по идее – в канаву выливают. Но многие к Вазгену опасаются идти, мало ли с чем там этот спирт после самолета, еще верней коньки отбросишь, чем от самогона тети Маши. Но идут – трубы если горят, так тут и лосьон полетит…

Вот такой вот расклад… невеселый. Ну негде рабочему человеку выпить, негде. Хоть еще раз революцию устраивай…

Ошивающиеся около Ижа – пирожка двое мутных, фиксатых личностей со всепонимающими улыбочками и руками в карманах – обратили внимание на упорно борющегося со штормом забулдыгу, только когда он подвалил к самому магазину. Возможно, если бы он не споткнулся на первой же ступеньке, не выругался в голос, руками нащупывая точку опоры на заплеванном бетоне – они и не обратили бы на него никакого внимания. Обращать внимание на пропойного алкоголика не то, что впадлу… это просто глупо, точно так же как обращать внимание на пробежавшую мимо бродячую, лохматую собаку. Но алкоголик попал в поле зрения стоявших на стреме блатных – и один решил покуражиться. Просто так – блатным не нужен какой-то повод, чтобы унизить человека слабее себя… это называется «крутануться на кураже», показать свою власть, жесткость, крутость, что мол мы из крепкого теста сделаны…

– Слышь!

– А?

– Синяк прется. Сделай его!

– А чо…

– Через плечо! Пшел!

Среди блатных, да и не только, наверное, среди блатных – в компании из двух человек один будет главным, а второй будет ему подчиняться. Поэтому – главный захотел «сделать» в общем то безобидного на вид пропойцу, но не сам – отправил шестерку. И спектакль бесплатный посмотреть и свое самолюбие потешить – я приказал, а он подчинился.

Хлябающей, разболтанной походкой – молодой блатной догнал синяка как раз на ступеньках. Легко, в один прыг преодолев сразу две – оказался рядом.