«Ты сердишься, Юпитер, — значит, ты виноват!»
Вы сердитесь, великодушный господин Лебедев?
Очень жаль.
Вот я, надеюсь, успокоил ваше гневное сердце — поместил ваш буйный вопль во всей прелести его…
С соблюдением орфографии, не выкинув ни одного слова.
Будьте довольны — я имел право не делать этого.
И — до свидания.
До следующего раза, когда я несколько более подробно и основательно коснусь порядков прошлого и настоящего времени на вашем благоустроенном заводе.
[12]
В понедельник в камере городского судьи дан был комический спектакль с юмористической целью показать публике необязательность для домовладельцев обязательных постановлений думы.
В комедии участвовало шестьдесят именитых граждан города, не устроивших, вопреки постановлению думы, тротуаров около своих бедных хижин на Дворянской улице.
Сам господин судья в то же время один из «неисполнителей» и тоже подлежит суду другого судьи.
Положеньице!
Осудив шестьдесят купцов за халатность, он должен был и себя предать суду за то же качество…
Обвиняемые — всё люди солидные, с весом, бородатые и богатые…
Говорят сытыми басами, держатся корректно, улыбаются скептически.
Точно думают про себя:
«А интересно, как это нас судить будут за неисполнение постановления, которое мы сами же сотворили и издали? Хе, хе, хе! Чудно!»
Действительно чудно!
Большинство обвиняемых — гласные[4], и некоторые из них авторы постановления.
Издали они его к сведению и руководству домохозяев — и сами же первые отринули свой закон, не исправив тротуаров в установленный ими срок.
И вот привлечены к ответственности за то, что пошли сами против себя.
Начинается суд.
— Господин Z! — вызывает судья.
Z выходит и заявляет:
— Это я. Но только я тут ни при чём.
— То есть как?
— А так… мне какое дело до тротуаров? Я не домохозяин, а квартирант…
— Так как же вы? Вот полиция составила акт на вас…
— А мне какое дело? Составила, так составила…
— Да вы, может быть, ошибаетесь, — домохозяин вы?…
— Желал бы этого!
— Как же теперь? — недоумевает судья.
— А не знаю. Спросите полицию.
— Гм! Ну… господин X!
Но господин X тоже пока ещё не домохозяин.
Господа Y, F, V и ещё несколько господ также оказываются привлечёнными «занапрасно».
Наконец, добираются до настоящих «нарушителей».
Они подходят к столу судьи и спокойно ждут своей участи, уверенные в своей правоте, чистоте и святости.
— Мы законы сочиняли, мы их и нарушаем… И никому, кроме нас, до всего этого дела нет…
Это написано на их почтенных, уверенных лицах.
— Господа! Вы обвиняетесь… — говорит судья.
— Знаем…
— Как же это вы?..
— Чего?
— Нарушили свои же постановления?
— А как нам их не нарушить-то было? Сказано — строй тротуары и чтобы все они были на один лад. Как так на один лад? Не понимаем!
— Да чего же тут не понимать?
— Высоты не понимаем. Низость нам понятна, в уровень с мостовой, например, а какая высота? Нужно, чтобы тротуар был выше мостовой? Так? А на сколько? На аршин? На сажень? Никто нам высоты не объяснил. Ну, мы и того, и ждали. Объяснят, мол… А заместо того полиция составила акты и вот причинила нам беспокойство… Это как будто бы и не порядок… За что беспокоить купцов? Мы народ сырой…
— Да вы бы спросили думу насчёт этой высоты?
— Для чего? Сама должна сказать. Мы строй, да мы же ещё и расспрашивай, как строить…
— Да ведь некоторые из вас сами гласные думы?
— Нук что ж?
— Наверное, кто ни то из вас имеет же представление о типе тротуара, установленном думой?
— Никакого типа нету…
— То есть как же нету?..
— А так же… Да вы, господин судья, сами-то почему не строили тротуара?
— Я? Гм? Я! Мне… тоже не известно, что требуется… Я тоже ни ширины, ни высоты не знаю…
— Ну вот, то-то же!
— А всё-таки что-то не так у нас выходит. Постановление есть, авторы его налицо, а тротуаров нет, и представления о них тоже нет…
— А на нет и суда нет!
Суда и не было…
Ограничились разговором и благополучно разошлись по домам…
Только…
[13]
Как ни хороша погода, но веяние зимы на всём и всюду заметно…
Меховые магазины прихорашиваются, выставляя товар лицом.
Жёны заводят с мужьями тёплые разговоры о модном зимнем костюме.
Всё сжимается в предчувствии холодов.
И разные самарские тёплые ребята, пользуясь благоприятными для них, но роковыми для других условиями времени, тоже сжимаются.
Не только сами сжимаются, но и других жмут.
Так, например, местные владельцы вальцовых мельниц [5], несмотря на то, что теперь самое бойкое время для их заведений, и не принимая в расчёт того, что они завалены работой, — убавили своим рабочим жалованье на трёшницу в месяц…
В сентябре платили 12 рублей, а теперь платят 9 рублей.
Расчёт верный.
В сентябре ещё навигация не закрывалась, и рабочий, чувствуя, что его жмут, мог уйти с мельницы и поехать искать «где лучше».
Теперь не уйдёт, шалишь!
Пароходов ходит мало, да и те, которые ходят, берут дорого.
Значит — хочешь не хочешь — работай со скидкой 25 процентов.
Рабочие, конечно, будут работать — ничего не поделаешь.
Осень, холодно…
На Татьянке[6], по летнему положению, теперь жить нельзя, и как-никак, нужно работать на купца.
Купец это понимает.
И, подождав, когда будет ещё холоднее, он ещё трёшну скинет.
Он не только просто хозяин, но и хозяин всего современного экономического положения.
И он, прекрасно понимая это, стремглав летит к своему идеалу, к такому положению вещей, при котором на его милость работали бы совсем даром.
Что ж? С богом!
Сведущие люди говорят, что его успехи подвигают к нему его гибель.
На днях редакция и контора «Самарской газеты» выдержала целый натиск хронически голодающих людей, — людей, чающих куска хлеба и ради него готовых всё делать и всюду ехать.
Это было прямо-таки нашествие.
Сначала являлись по одному.
Приходит человек, пытливо озирается и вожделеющим тоном спрашивает:
— У вас было напечатано, что нанимают людей на сибирскую железную дорогу. Где остановился агент по приёму?
— В Харькове…
— Не знаю такой гостиницы. Где это она?
— Это не гостиница, а губернский город на юге.
— Так… Значит, это не в Самаре?
И лицо спрашивающего покрывается тенью разочарования.
— Ну, разумеется, не в Самаре, коли в Харькове…
— Н-да… А зачем же вы это печатали?
— Что?
— Да что принимают…
— Ну так что?
— Так, только людей мутите.
И он, несколько подавленный открытием, убившим его надежды, уходит.
За ним — другой:
— У вас было напечатано, что нанимают…
— Это в Харькове…
— В Харькове? Ишь… Вам бы не печатать ин…
За ним ещё двое поют дуэтом:
— У вас было напечатано…
— Идите в Харьков, в Харьков.
— В Харьков?
— Да, да, и всем говорите, что нанимают не здесь.
— Н-да… Прощавайте…
Проходит пять минут без посетителей.
Но вот отворяется дверь, и снова звучит вожделеющий голос:
— У вас было…
— Харьков!
— …напечатано…
— В Харьков! — орёте вы, потому что вам мешают.
Вы уже выпили два стакана холодной воды и приняли шестьдесят капель валерьянки.
Тем не менее вам хочется принять ещё и кали, дабы гарантировать себя от окончательного разрушения нервной системы.
— У вас… — раздаётся из-за двери.
Вы вырываете клок волос у себя из головы и, скрежеща зубами, думаете, скоро ли посетят вас все самарцы, чающие мест?
— У в…
Вы приходите в холодное бешенство и внутренно предаёте себя анафеме за то, что позволили себе возбудить путём печати человеческие надежды.
