— Ой, а это что за тряпочка? — спросила она, и показала лоскуток, отрезанный от одежды Моро.

Дик с усилием протолкнул в горло рамэн.

— Это… — сказал он, пытаясь как-то справиться с комом горячей лапши, — долго объяснять. Скажем так: один синоби меня таки нашел. И я не убил его.

— Смог только тряпочку отрезать?

— Нет, ты не поняла. Он спятил вконец и вообще-то хотел, чтобы я его убил. А я не убил его… Закурить есть?

— Нет и не проси. Откуда у меня. А почему ты решил, что он спятил?

Дик подумал и объяснил:

— Похоже, он считает, что я — это он. Или как-то так.

— Ты шутишь.

Дик покачал головой.

— Я так шутить не умею. Я… вообще почти никак не умею, — руки у Дика задрожали, пришлось отложить палочки и чашку. — Видишь…

— Слишком ты добрый. Будешь доедать?

— Нет, я, кажется, не могу, извини… — Дик отобрал у нее лоскуток, обрезок с подола прекрасной вышитой накидки. — Если бы я был добрый, я бы его убил. Потому что он и вправду не хотел жить. Это что же нужно сделать с человеком, чтобы его вот так вот развезло…

— Тебя-то не развезло.

— С чего ты взяла? Я тоже хотел умереть. Я этого почти добился.

— Так ты тряпочку держишь в память о том, что пощадил его?

Дик поискал слова так, чтобы ей было понятно, и нашел только:

— Я теперь свободен…

— Ага, я вижу. Тебя от свободы трясет всего. Лезь под одеяло.

— Да я лучше… — Дик огляделся. — На полу или под кроватью.

— Если ты опять простынешь, Баккарин мне голову открутит, — сказала Шана. — Лезь в койку немедленно.

Когда он завернулся в покрывало, Шана принесла еще одно и бросила сверху, а потом сама забралась под них.

— Если хочешь, — она погасила свет и повернулась к нему спиной, — можешь греться об меня как раньше.

— Спасибо, — Дик тоже развернулся спиной и прижался к ней.

— А знаешь, — прошептала она, — я не верю, что ты спал с Баккарин.

— Почему это?

— Ну, видно было. Мужчина, который с женщиной уже переспал, ведет себя немного иначе. Как-то… по-хозяйски.

— Даже когда у нее есть муж?

— Особенно когда у нее есть муж! Ты что, в этом же самый шик.

— Не понимаю я, в чем тут шик, — холодея, Дик предчувствовал следующий вопрос.

Шана села в постели, снова включила ночник.

— Слушай, а о ком же ты мне тогда рассказывал?

— Когда тогда?

— Ну, когда зашел ко мне пообедать. Женщина, которую ты любишь, и которой дал клятву… Если это не Баккарин, то…

— Да кто тебе вообще сказал, что это женщина? — выпалил юноша первое, что пришло в голову.

— Ой, — Шана выгнула бровки. — А по тебе и не скажешь.

— Послушай, — Дик потянул ее за руку и снова уложил. — Я не люблю говорить об этом. У меня не было женщины. Я соврал, что была. Чтобы не объяснять лишний раз…

— Что ты любишь мужчин?

— Я их ненавижу, симатта! То есть, не всех мужчин, а только этих… извращенцев паскудных.

Глаза Шаны распахнулись еще шире.

— Неплохо натаскивают в Империи, — пробормотала она.

— Империя тут ни при чем, — Дик стиснул ее ладонь. — Чтоб ты знала, я только здесь познакомился с одним таким. И мне хватило на всю жизнь.

— Если тебе попался один мерзавец, это еще не повод считать такими всех остальных… и ломать мне руку.

— Извини, — Дик разжал хватку. Разговор принимал все более скверный оборот.

«А если ты поцелуешь ее, разговаривать не придется. Тем более, она на это напрашивается сама».

— Это ты извини. Кажется, я втравила тебя в не очень-то приятный разговор…

Дик осторожно привлек ее к себе.

И если у тебя, сказала внутренняя сволочь, появится наконец другая женщина — Бет будет в большей безопасности. Впрочем, добавила внутренняя сволочь, если у тебя появится другой мужчина — никому вообще не придет в голову связывать ваши имена…

Дик швырнул во внутреннюю сволочь внутренним ботинком. Армированным, от тяжелого скафандра…

А еще, прошипела внутренняя сволочь из угла, ты ни секунды не думал о том, как сделать так, чтобы Бет было хорошо.

Дик пустил в ход второй внутренний ботинок.

«Я старался не сделать ей больно!»

Э-э-э… по-твоему, это одно и тоже? Жалкое оправдание.

— Шана, скажи, — Дик погладил девушку по спине. — Как сделать… ну, то есть… как доставить женщине удовольствие?

— Хм-м… — Шана насупила бровки и почесала пальцем подбородок. — Дай подумать. Знаешь, похоже, что я понятия об этом не имею.

— Как это? — Дик даже сел.

— Очень легко, — Шана тоже села. — Поскольку ты там заговоры крутил вместо работы, придется тебе кое-что объяснить. В такие места, как «Горячее поле» мужчины ходят не затем, чтобы доставлять удовольствие нам. А чтобы доставлять его себе.

— Да, но… ты же наверняка читала все эти книжки со всякими советами, и знаешь…

— А ты что, не читал? В Империи они запрещены?

— Какую только чушь вам не рассказывают, — вспыхнул Дик. — Ничего они не запрещены. В школе первой ступени читают спецкурс по супружеской жизни. Но он факультативный, и я его не брал — я же хотел принести обет безбрачия. Взял вместо него курс топологии.

— Ну вот пусть топология тебе и помогает.

— Шана, я же ничего больше не прошу — только рассказать…

— Ну и дурак! Дурак, что ничего больше не просишь! В кои то веки в постели парень, который нравится — и ничего не просит, только рассказать… — Она вдруг разревелась, и сразу перешла к более решительным действиям: схватила подушку и принялась его колотить.

— Вот тебе топология! Вот тебе топология!

Дик попытался провести захват, оба свалились на пол, и юноша прижал Шану к ковру.

«Ну, теперь целуй ее. И не сомневайся — она этого хочет».

Губы Шаны с готовностью раскрылись навстречу. Целовалась она, конечно, не так, как Баккарин, но и не так, как Бет.

Браслет опять завибрировал, потом загудел, запищал — и снова выпалил короткую очередь в вену.

— Что это у тебя? — спросила Шана, переводя дыхание.

— Так… медицинское. Да ничего страшного, ты же видишь — попищало и перестало…

Он попробовал вернуться к поцелуям, но Шана закрыла его рот ладонью.

— Хорошо, — сказала она. — Я тебя научу. Только ты не обижайся, если я буду говорить что-то неприятное.

«Неприятное? Она думает, что может сказать мне что-то неприятное?»

— Во-первых, — девушка отогнула палец. — Не раскрывай так широко рот. Ты же не барракуду целуешь, а женщину. У нас маленькие рты. В основном. И… я не знаю, как другим, но мне, когда пытаются накрыть мой рот целиком, просто противно. И когда всасывают мой язык так, будто хотят его вырвать. Во-вторых. Я и в самом деле не знаю, от чего я могла бы испытать настоящее удовольствие. Но я точно знаю, что никак не работает. Например, тискать и сопеть — последнее дело. От этого всякое желание пропадает. В-третьих, тебе не говорили, какие у тебя сильные руки? Ран, грудь женщины — это не рычаги управления вельботом. Ее не надо сжимать изо всех сил. Ее нужно ласкать осторожно, и сжимать слегка. Да, примерно вот так. А теперь давай поиграем в игру: сначала я буду делать тебе то, что нравится мне. Это лучше, чем просто рассказывать. А потом наступит твоя очередь. А потом — наоборот — каждый будет делать то, что нравится другому.

— Тебе так учили?

— Да, — с некоторым вызовом сказала Шана. — Меня так учили.

— Хорошая наука, — улыбнулся Дик.

«Всяко лучше, чем выпускать ближним кишки и травить их газом…»

— Тогда ложись на спину, расслабляйся и запоминай…

Пусть это грех, подумал Дик. Но она одинока и я одинок. Никто не избавил нас от необходимости грешить — когда нам совсем не хотелось… Так пусть же никто не смеет нам пенять и на то, что мы добудем друг для друга немного радости, когда нам хочется…

…Значит, вот что ей нравится… Ха, мне это нравится тоже — значит, когда наступит моя очередь — просто повторить? Да пожалуй… Да, и это тоже… А-а, она же девушка, как повторить вот это? И вот это? Когда левиафаннеры трепались о женщинах, он уходил или просто старался не слушать, но успел узнать, что у них есть тоже какое-то особенное место, надо только поискать… Ох, нет. Не это…. Не сейчас…