— Знаю я этого Стриженого, — сообщает дядя, — в прошлом году у него нехватка казенных денег случилась, а ему дали знать, что ревизор из Петербурга едет. Так он ко мне приезжал.

— Как же мне сказывали, что у него большие деньги в ломбарте лежат? — тревожится матушка, — кабы свой капитал был, он бы вынул денежки из Совета да и пополнил бы нехватку.

— Есть у него деньги, и даже не маленькие, только он их в ломбарте не держит — процент мал, — а по Москве под залоги распускает. Купец Погуляев и сейчас ему полтораста тысяч должен — это я верно знаю. Тому, другому перехватить даст — хороший процент получит.

— А что, если начальство проведает, да под суд его за такие дела отдаст?

— То-то, что и он этого опасается. Да и вообще у оборотливого человека руки на службе связаны. Я полагаю, что он и жениться задумал с тем, чтобы службу бросить, купить имение да оборотами заняться. Получит к Святой генерала и раскланяется.

— Вот кабы он именье-то на имя Наденьки купил. Да кабы в хлебной губернии…

— Может быть, и купит, только закладную на свое имя с нее возьмет.

— Ну, это уж что!.. А вот что, братец, я хотела спросить. Выгодно это, деньги под залоги давать?

— Хлопот много. Не женское это дело; кабы ты мне свой капитал поручила, я бы тебе его пристроил.

Дядя смотрит на матушку в упор таким загадочным взором, что ей кажется, что вот-вот он с нее снимет последнюю рубашку. В уме ее мелькает предсказание отца, что Гришка не только стариков капитал слопает, но всю семью разорит. Припомнивши эту угрозу, она опускает глаза и старается не смотреть на дядю.

— Нет уж! какой у меня капитал! — смиренно говорит она, — какой и был, весь на покупку имений извела!

— Оброки получаешь; вот бы по частям и отдавала. И все с небольшого начинают.

— Какие у меня оброки! Недоимки одни. Вон их целая книга исписана, пожалуй, считай! нет уж, я так как-нибудь…

— Как знаешь! Мне твоих денег не нужно.

Разговор становится щекотливым; матушка боится, как бы дядя не обиделся и не уехал. К счастью, в передней слышится движение, которое и полагает предел неприятной сцене.

Жених приехал.

Входит рослый мужчина, довольно неуклюже сложенный. Он в мундире военного министерства с серебряными петлицами на высоком и туго застегнутом воротнике; посредине груди блестит ряд пуговиц из белой латуни; сзади трясутся коротенькие фалдочки. Нельзя сказать, чтоб жених был красив. Скорее всего его можно принять за сдаточного, хотя он действительно принадлежит к старинному дворянскому роду Стриженых, который в изобилии водится в Пензенской губернии. Несмотря на то, что Стрелков заявил, что Стриженому сорок лет, но на вид ему добрых пятьдесят пять. Лицо у него топорное, солдатское, старого типа; на голове накладка, которую он зачесывает остатками волос сзади и с боков; под узенькими влажными глазами образовались мешки; сизые жилки, расползшиеся на выдавшихся скулах и на мясистом носу, свидетельствуют о старческом расширении вен; гладко выбритый подбородок украшен небольшим зобом. Словом сказать, произведенное им на матушку впечатление далеко не в его пользу. И стар, да, пожалуй, и пьющий, сразу подумалось ей.

— Федор Платонов Стриженый! — рекомендуется он, останавливаясь перед матушкой и щелкая шпорами.

— Милости просим, Федор Платоныч! Вот мой муж… а вот это брат мой.

— С братцем вашим мы уже знакомы…

Мужчины пожимают друг другу руки. Гостя усаживают на диване рядом с хозяйкой.

— Мы, кажется, по Николе Явленному несколько знакомы, — любезно начинает матушка разговор,

— Поблизости от этой церкви живу, так, признаться сказать, по праздникам к обедне туда хожу.

— А какие там проповеди протопоп говорит! Ах, какие это проповеди!

— Как вам сказать, сударыня… не нравятся мне они… «Блюдите» да «памятуйте» — и без него всем известно! А иногда и вольнѐнько поговаривает!

— Чтой-то я как будто не замечала…

— Намеднись о мздоимцах начал… Такую чепуху городит, уши вянут! И, между прочим, все вздор. Разве допустит начальство, чтоб были мздоимцы!

— Ну, тоже со всячинкой.

— Не смею спорить-с. Вы, Василий Порфирыч, как полагаете?

— Един бог без греха, — скромно отвечает отец.

— Вот это — святая истина! Именно один бог! И священнику знать это больше других нужно, а не палить из пушек по воробьям.

— Ну, а вы как? службой своей довольны? — вступает в общий разговор дядя.

— Слава богу-с! Обиды от начальства не вижу, а для подчиненного только это и дорого.

— И как еще дорого! именно только это и дорого! — умиляется матушка. — Мне сын из Петербурга пишет: «Начальство меня, маменька, любит, а с этим я могу смело смотреть будущему в глаза!»

— Именно так-с. Только, доложу вам, скучненька моя служба. Мука, да крупа, да горох-с…

— Нет, что ж, что и горох… Смотря потому, какого качества и почем, — резонно замечает дядя.

— Справедливо-с! А все-таки… Будет с меня, похлопотал. Вот, если к Святой получу чин, можно будет и другим делом заняться. Достатки у меня есть, опытность тоже…

— Это так; можно и другое дело найти. Капитал кому угодно занятие даст. Всяко его оборотить можно. Имение, например… Если на свое имя приобрести неудобно, можно иначе сделать… ну, на имя супруги, что ли…

— Вдов, сударыня. Был у меня ангел-хранитель, да улетел!

— Что же такое! не век одному вековать. Может, и в другой раз бог судьбу пошлет!

— Коли пошлет бог… отчего ж! Я от судьбы не прочь!

— От сумы да от тюрьмы не отказывайся, говорит пословица; так же точно и от судьбы! — шутит дядя.

Все смеются.

— Имения, я вам скажу, очень дело выгодное! — продолжает соблазнять матушка, — пятнадцать — двадцать процентов шутя капитал принесет. А денежки все равно как в лом-барте лежат.

Беседа начинает затрогивать чувствительную струну матушки, и она заискивающими глазами смотрит на жениха. Но в эту минуту, совсем не ко времени, в гостиную появляется сестрица.

Она входит, слегка подпрыгивая, как будто ничего не знает. Как будто и освещение, и благоухание монашек, все это каждый день так бывает. Понятно, что из груди ее вылетает крик изумления при виде нового лица.

— Ах!

— Иди, иди, дочурка! — ободряет ее матушка, — здесь всё добрые люди сидят, не съедят! Федор Платоныч! дочка моя! Прошу любить да жаловать!

— Помилуйте! это я должен просить их о благосклонном внимании! — любезно отвечает Стриженый, щелкнув шпорами.

— А я вас, мсьё, у Николы Явленного видела, — наивничает сестрица.

— У Николы Явленного-с? видели-с? — притворяется удивленным жених, любезно хихикая.

— Да, помните, еще батюшка проповедь говорил… о мздоимцах… Папаша! что такое за слово: «мздоимцы»?

— Мздоимцы — это люди, которые готовы с живого и с мертвого кожу содрать, — без околичностей объясняет отец, — вроде, например, как Иуда.

При этом толковании матушка изменяется в лице, жених таращит глаза, и на носу его еще ярче выступает расширение вен; дядя сквозь зубы бормочет: «Попал пальцем в небо!»

— И охота тебе, Наденька… — начинает матушка.

Но не успела она докончить фразу, как жених уже встал с дивана и быстрыми шагами удаляется по направлению к передней. Общее изумление.

— Вот тебе на̀, убежал! — восклицает матушка, — обиделся! Однако как же это… даже не простился! А все ты! — укоряет она отца. — Иуда да Иуда… Сам ты Иуда! Да и ты, дочка любезная, нашла разговор! Ищи сама себе женихов, коли так!

— Да постойте, не ругайтесь! может, ему до ветру занадобилось, — цинически успокоивает дядя.

Матушка уже встает, чтобы заглянуть в переднюю, но в эту минуту жених снова появляется в дверях гостиной. В руках у него большая коробка конфект.

— Барышне-с! — презентует он коробку сестрице, — от Педотти; сам выбирал-с.

— Какой вы, однако ж, баловник! Еще ничего не видя, а уж… Сейчас видно, что дамский кавалер! Наденька! что ж ты! Благодари!

— Мерси, мсьё.

— Помилуйте-с! за счастье себе почитаю… По моему мнению, конфекты только для барышень и приготовляются. Конфекты, духи, помада… вот барышня и вся тут!