— Как мне все это надоело! — бросил офицер переводчику. — Неужели нельзя было подогнать всех этих свиней одним стадом? Теперь пятый раз повторяй одно и то же — по такой-то жаре.

— Да, герр унтерштурмфюрер, это точно. Но что поделать — тяготы службы!

— Ладно, надеюсь, это — последняя партия на сегодня.

К сожалению, Сеня не слышал этого разговора — иначе, пожалуй, повел бы себя иначе. Но, как говорится по слухам в Одессе, «хорошо быть таким умным раньше, как моя жена потом». Сеня услышал только официальную речь. Причем мог воспринимать ее в оригинале, а не в весьма убогом переводе.

— Храбрые немецкие солдаты несут вам освобождение от тирании комиссаров и евреев! Вам не нужно бежать от немецкой власти, которая установит на восточных землях новый порядок. Возвращайтесь к вашим домам и приступайте к работе. Однако немецкие власти нуждаются в вашем содействии. Выдайте нам евреев и коммунистов, если они есть среди вас. Они будут направлены в фильтрационные лагеря для определения их дальнейшей судьбы. Поймите, это в ваших же интересах — как можно быстрее избавиться от еврейско-коммунистической заразы!

«И ведь так убедительно врет, — подумал Сеня, — если бы не видел сцену расстрела — поверил бы, что Раю, в случае чего, в худшем случае в гетто отправят. А теперь — нееет, буду молчать, как красный партизан!»

Подождав минуты три и не дождавшись никакой выраженной реакции стоящего перед ним подобия строя, немец собрался было пройтись вдоль напуганных людей и самолично «назначить евреями», но ему было уже просто лень. Да и проголодался изрядно, а на офицерской кухне заманчиво доспевала на вертеле над углями тушка реквизированного накануне поросенка. Запах, казалось, долетал и сюда, что явно было плодом воображения. Поскольку никакой запах против ветра не летает.

Унтерштурмфюрер уже повернулся спиной к пленным, махнув предварительно подчиненным в сторону риги, когда сзади раздался голос:

— Господин офицер!

Голос прозвучал по-немецки, причем с довольно незначительным акцентом. Эсэсовец полуобернулся, приподнятой бровью изобразив намек на легкую заинтересованность. Молодой парень, достаточно высокого роста, протолкался к выходу из строя, продолжая на довольно беглом немецком:

— Извините, вы не могли бы уделить минутку для разговора?

Минутку уделять не хотелось, ну а вдруг как скажет что-то интересное? Взгляд зацепился за штаны с множеством карманов, чем-то одновременно похожие и на рабочую одежду, и на военную форму. Может, это русский диверсант, который решил сдаться в плен? Или технарь, который знает что-то действительно интересное?

— Говори. Но если ты зря потратишь мое время…

— Я недолго. Господин офицер, во-первых, хотел бы заверить вас в моем искреннем уважении к немецкому порядку и в полной готовности к взаимовыгодному сотрудничеству. А во-вторых, хотелось бы узнать, какая судьба ждет нас, а точнее — меня, в ближайшем будущем?

«Похоже, пустышка. Обычная интеллигентская тряпка, подвид «студент восторженный». Но, может, хоть какая-то польза от него будет?» — подумал командир взвода эсэсовцев.

— В чем ты видишь возможность сотрудничества? Желаешь вступить в полицию, дабы с оружием в руках помочь доблестному вермахту? Имеешь важные сведения военного характера? Просто, на худой конец, знаешь о скрывающихся рядом русских солдатах, комиссарах или евреях? Ну?! От той пользы, что ты сможешь принести Великой Германии здесь и сейчас, зависит твоя судьба завтра.

— Господин офицер, я не могу служить в армии! У меня… эээ… — Сеня не мог вспомнить, как по-немецки сказать «плоскостопие», и растерялся еще больше, чем от предложения послужить. — У меня болезнь ног. Но я мог бы работать по специальности, принося пользу…

— Заткнись, придурок! — с прорезавшимся раздражением, но еще почти беззлобно бросил немец. — Все будут приносить пользу Великой Германии, трудясь на своем месте! Шульц!

— Я, господин унтерштурмфюрер! — вытянулся рядом ротный обершарфюрер.

— Возьмите пару бойцов и объясните этому обнаглевшему русскому, что отвлекать внимание немецкого офицера можно только в том случае, если имеешь сказать что-то действительно важное. Постарайтесь все же не калечить — русский, владеющий немецким языком, все же может быть достаточно полезен. Если, конечно, выдрессировать его как следует. Так что челюсть ему не сломайте да и с зубами поаккуратнее — не люблю шепелявых докладов!

Солдатам тоже было жарко, тоже было лень двигаться. И у них тоже, как и у командира, были трофеи, требующие внимания. Поэтому минут пять, пока офицер маячил в зоне видимости, они обрабатывали Сеню достаточно активно. Затем еще минуты три скорее имитировали активность, на случай, если командир вдруг вернется. После чего, закинув парня в ригу ко всем остальным, пошли по своим делам.

Для Сени случившееся было еще одним шоком. Даже не одним, а, как в рекламе шампуня, «два в одном». Во-первых, отношение «носителя высокой европейской культуры» к местным жителям, независимо от их гражданской позиции. Оно уж очень сильно отличалось от представления, сложившегося у Сени за последние пару лет под влиянием общения с обитателями форума «Леонбург». И было неприятно близко к тому, что рисовала официальная история. Во-вторых, сам факт физического насилия по отношению к нему, любимому. Да, случалось получить по шее в подворотне, пару раз неплохо «пощупали печень». Да, в детстве перепадало отцовским ремнем. Но чтобы три мордоворота целенаправленно били ногами! Ногами в тяжелых солдатских сапогах — это был совершенно новый и очень неприятный опыт. Сене казалось, что избиение продолжалось не меньше часа. Все это время он, помимо прочего, боялся того, что сработает зажигалка. Ни вытащить, ни выключить ее он бы не смог… Потом кто-то из эсэсовцев попал по старой шишке, и картинка окружающего мира поплыла. Стало даже вроде как легче.

Сеня застонал, и опять над ним зазвучали два знакомых голоса. Утренняя ситуация повторялась до боли (вот уж точно — именно до нее, родимой!) знакомым образом. Разве что сейчас болела не только голова, а все тело. И в голосе Раи было больше сочувствия.

— Что это ты помчался к этому, а? «Герр официр, герр официр…» — передразнил дядька Василь. — Чего подлизывался?

— Да просто спросить хотел, что с нами делать будут. Думал, если мы пленные, так хоть покормят.

— И что, хороший паек пообещали?

— Дядька Василь! Ну что ты опять привязался? Сам не видишь, что ли?

— Да ладно, Рая. Все нормально, я его понимаю, — сказал Сеня. И продолжил, обращаясь к вредному дядьке:

— Это я спросить не успел. Тот только сказал, что судьба будет зависеть от пользы, что каждый сможет принести Великому Рейху. И опять прилип, как банный лист, где у нас евреи да комиссары. Да, еще про прячущихся солдат спрашивал.

— Кому великому? — раздался голос из глубины сарая. — У них же вроде как Гитлер главный, парторг на политинформации говорил. Или власть поменялась?

— Нет, «райх» — это по-немецки вроде как империя.

— Аааа… Тогда ясно. Только все одно не понятно — вроде как говорили, там у них рабочая партия у власти, а они про империю.

— Слушай, отцепись от человека! — вмешалась девушка. — Не видишь, в каком он состоянии? Давай я по тебе ногами похожу, а потом заставлю политинформацию читать?!

— Да я что, я ничего… Я и так-то выступать не умею, а уж если по голове настучать да ливер отбить…

Сеня лежал на полу и думал. Надо же, какой насыщенный денек выдался! Вышел из дому в 11 утра, здесь очнулся в десять утра же (по словам дядьки Василя). В полдень занимался похоронами, в два часа дня уже в плен попал, в три часа — лежит тут на полу, уставший, голодный, избитый. С разбитой, вопреки «совету» немецкого офицера, губой и гораздо сильнее разбитым мировоззрением. Так многое из воспринятого в последние пару лет оказалось не соответствующим происходящему вокруг! Что это — все, во что он поверил со всем юношеским максимализмом — вранье? А то, что он стал считать враньем — оказалось правдой? Или все то, что он видит вокруг и ощущает на себе — дикое стечение обстоятельств, совпадение частных случаев и эксцессов исполнителя? Но не слишком ли много совпадений для одного дня и одного свидетеля?!