Самолеты скрылись в небе, когда на дорогу начали выбираться люди. Послышались плач, причитания, крики. Все еще в ступоре — слишком происходящее было в духе «коммунистической пропаганды» и слишком далеко от облика «рыцарей неба» в мемуарах ветеранов люфтваффе — Сеня выбрался к дороге.

— Вот он, найденыш твой, — голос дядьки Василия показался вдруг не просто знакомым, а прямо-таки родным. — Что, первый раз под бомбежкой? Столбом, гляжу, замер. Испугался? Ничего страшного, бывает. Когда в ту германскую первый раз под артобстрел попали — больше половины взвода потом портки меняли.

— Ой! — Рая вцепилась в рукав Сени. — Страх какой!

Прямо перед ними лежал окровавленный ботинок с торчащим из него обломком кости. Кто-то попал под прямое попадание бомбы. На дороге там и тут виднелись тела, около некоторых виднелись родня или знакомые, возле некоторых — никого.

— Похоронить бы, — сказал Василий Никифорович. — Помощников подыскать надо.

— Сначала раненых перевязать! — вмешалась все еще бледная Рая. — Им помощь нужнее!

— Ну это само собой.

Через час после страшной, неприятной, но необходимой работы на месте одной из воронок возник холмик братской могилы. Сколько человек осталось там лежать, сказать было трудно — хватало и фрагментов тел, попадалась и просто окровавленная одежда, а где ее хозяева — неведомо. Сошлись на мнении, что похоронено 24 человека. Сеня все это время чувствовал себя как персонаж какой-то игры. Шок не желал отпускать, все окружающее воспринималось, как сквозь толстую мутную пленку. Или как с экрана телевизора. Может, эта отстраненность и помогла работать внешне почти спокойно, а не бегать каждые пять минут в кусты, выворачиваясь наизнанку желудочным соком и желчью? Как бы то ни было, а несколько удивленно-уважительных взглядов от дядьки Василия, ветерана Первой мировой, Сеня заработал.

— Две семьи — полностью. Вот вы, молодые, в техникумах учитесь, скажите — что за люди такие, на баб да детишек бомбы кидать?!

— Обыкновенные фашисты, — ответил Сеня слегка измененным названием ранее виденного пару раз урывками фильма.

Пока трое попутчиков с полудюжиной добровольных помощников занимались оказанием помощи раненым и похоронами, колонна беженцев продолжала течь мимо них дальше, на восток. Люди обходили разбитый и разбросанный скарб, крестились на тела, сложенные у обочины. Или просто внешне равнодушно косились на них и шли дальше — в основном те, кто был в пути не первый день. Но последние минут десять людской поток резко ослаб и, наконец, прекратился вовсе. Немного отупевшие от жары и страшной работы, люди не обратили должного внимания на эту деталь. Тем более что дядька Василь завел разговор «по существу».

— Вот жизнь пошла! Каждый день похороны, и все — без поминок. Вчера летчиков хоронили. Бомбардировщик ТБ-3 шел один, дымил сильно. Потом два немца прилетели. Наши сразу почти выпрыгивать стали, так германцы их в воздухе постреляли и дальше полетели. Самолет на лес рухнул, а летчиков мы подобрали. Выкопали могилку, не так чтоб на виду, но место приметное. Вы, на всякий случай, запоминайте, чтоб потом перехоронить по-человечески. Верст с дюжину с гаком отсюда — деревня есть. Точнее, была деревня — теперь поселок Дружба, понимаешь. Вот, версты три не доходя, если отсюда смотреть, слева от дороги валун здоровенный лежит. От него сто шагов к югу — как раз полдень был, по солнцу смотрел, — полянка. На ней и схоронили. Оторвали кусок жестянки от самолета, на дно постелили, сложили летчиков. Брезентом от того же самолета накрыли и засыпали. У того, что слева положили, пулей германской ногу-то раздробило, почитай, на одних штанах и держалась, прости Господи…

Мужчины закурили. И Сеня угостился папироской дядьки Василя. Он смутно помнил, что папиросы считались шиком, сигарет считай, что и не было, на селе во всяком случае. Но по сравнению с привычным куревом местный «эксклюзив» брал за душу так, что она чуть наизнанку не выворачивалась. Парень с ужасом думал о грядущем переходе на самосад и всерьез собирался бросить курить. Но, например, после похорон и особенно — во время их горлодер дядьки Василя казался мягким и нежным — по сравнению с тем наждаком, который стоял в горле. Спросить, откуда у сельского жителя запас папирос, Сеня стеснялся. Да и говор был у дядьки уж больно литературный, хоть иногда и проскальзывали просторечные выражения. Как будто два разных человека говорят.

Но Сене было не до психологических изысканий в биографии случайного попутчика. Тем более что разговаривать с Раей-Рахилью было куда как приятнее и интереснее. Не только из-за того, что девушкой она была весьма привлекательной, с пышной гривой каштановых волос, стянутых в косу толщиной в руку. Но и из-за того, что девушка выбалтывала массу мелких бытовых деталей и тонкостей местного житья. Сеня, в предвидении будущей легализации, впитывал эти данные, как памперс жидкость. «Как губка» звучит приятнее, но из губки впитанное так же легко и вытекает, а вот из этого предмета гигиены…

За разговором прозевали опасность. Треск мотоциклетных моторов за спиной раздался, казалось, внезапно и сразу метрах в пятидесяти. Как назло, вокруг — чистое поле, причем не какая-нибудь кукуруза или подсолнечник, а колхозный сенокос. Скошенный луг с аккуратными грядками неубранной травы.

— Только не бежать! — крикнул Сеня спутникам. — А то в спину постреляют, и все! Так еще есть шанс, что допросят и отпустят.

Так и случилось. Немцы подъехали, криком «Хальт!» остановили группу. Под дулом пулемета в коляске одного из мотоциклов провели беглый осмотр и даже обыск. Причем «обыскивали» в основном одну лишь Раю. Может, этот обыск перешел бы во что-то еще более неприятное, но тут уж врасплох застали излишне увлекшихся мотоциклистов. Подъехала легковушка, из нее вышел офицер, отругал солдат за «полную утрату бдительности в боевой обстановке» и приказал отправлять пленников в общую колонну для сортировки.

Сеня, который учил немецкий с первого класса «престижной» школы (и тихо ненавидел с того самого первого класса), внимательно вслушивался в разговор. При этом старался не показывать виду, что он понимает практически все. Однако старался, похоже, плохо. Потому как, не успел офицер отъехать, Василий Никифорович спросил тихонько:

— Что он этим охальникам сказал?

— Чтобы не распускались на боевом патрулировании. Приказал направить нас в общую колонну пойманных беженцев, для сортировки.

— А ты, вижу, хорошо на их языке понимаешь? Я так, кроме некоторых матюков, ничего почти и не разобрал.

— Учили…

Дядька, видимо, сопоставив это слово с историей о неких сборах и сильно секретной сумочкой, а также с поведением парня при похоронах, только понимающе кивнул головой. Кстати, борсетку Сеня сбросил в придорожную полынь, как только увидел мотоциклы. Потому что иметь беседу касательно мобильника с гестапо он хотел ничуть не больше, чем с НКВД. «Гестапо» он, не вдаваясь в детали, обзывал любого немца из любой спецслужбы, который мог бы заниматься его, Сени, допросом. Только зажигалка осталась в одном из многочисленных карманов брюк. Немцы при первом обыске не нашли ее, поскольку все это мероприятие было лишь поводом поиграть и пощупать прилюдно встречную красотку.

Сеня же ругмя ругал себя за то, что не подбросил борсетку с уликами в могилу к беженцам. «Жаба задавила, да? Жалко стало мобилу выбрасывать? А вот взяли бы тебя за задницу с этим имуществом! Придурок малолетний!»

Зажигалку Сеня выбрасывать все же не стал, сочтя полезным предметом и, улучив минутку, воровато сунул в плавки. Никифорович отметил только отсутствие борсетки и заговорщицки подмигнул. Сеня же всю дорогу до привала думал только об одном — как бы случайно не нажалась кнопочка. Потому что иначе будет полный провал конспирации, да еще и в комплекте с серьезными ожогами нежных частей тела…

Через полчаса ходу впереди показалась деревня дворов на пятьдесят и за ней — кромка охватывающего населенный пункт по дуге близкого леса. Колонну захваченных беженцев, человек тридцать, провели через деревню и погнали к стоявшим между лесом и домами хозяйственным постройкам. Это была старая, общинная еще, рига — сарай для сушки снопов, ток и амбар. Между большими зданиями лепилось несколько мелких сараюшек совсем уж непонятного назначения. На току шла ставшая, похоже, рутинной процедура. От пригнанной ранее колонны немцы отделили несколько человек, тычками прикладов отогнали их к торцевой стене амбара и, как-то буднично и обыденно, расстреляли. Командовавший процедурой офицер с брезгливым выражением лица пролаял короткую речь, переводчик повторил по-русски. После этого оставшихся от предыдущей партии пленных разделили на две неравные части. Меньшую часть заперли в риге, большую погнали на уборку трупов. Подошла очередь колонны, в которой был и Сеня.