— Ты не постарайся, а сделай. Приказываю: выйти к берегу Псела, занять оборону и не допустить переправу танковых соединений противника. Повторите!

— Приказано выйти к берегу Псела, занять оборону… «Тайга», разрешите занять оборону по западному берегу…

— Ну, Первушин, действуй. За Родину!

— За Родину!

Подполковник отпустил тангету и вернул радисту гарнитуру. Посмотрел на трофейную карту, сплюнул в сторону расстрелянных немецких языков:

— Командиры батальонов, отдельных рот и артдивизиона — ко мне…

Майор Венцель наблюдал за тем, как саперы ловко и сноровисто укрепляют понтонный мост. Невольно он залюбовался ловкими движениями своих подчиненных, когда в воздухе раздался хорошо знакомый шелест, а через мгновение вверх взвился огненный столб взрыва. Снаряд угодил точно в центр моста, и вверх, вместе с илом и огнем, взлетели обломки понтонов и тела работающих солдат. А потом начался ад… Из утреннего тумана почти беззвучно появились широкие тела танков неизвестной конструкции, которые врезались прямо в ряды пехоты, скопившейся в ожидании переправы. На их бортах весело заплясали огоньки выстрелов, огненные струи трассеров потянулись к опешившим в первые мгновения солдатам. Следом за неизвестными танками на берег вылетели огромные восьмиколесные невиданные бронетранспортеры. Заглушая грохот выстрелов, грянуло русское «Ура!», и с бронетранспортеров горохом посыпались русские пехотинцы. Оглушительный грохот тяжелых пулеметов вызвал еще больший ужас: громадные пули отрывали конечности, в разные стороны летели клочья мяса и костей. Каждая пронзала двух-трех солдат, собирая обильную жатву смерти.

Венцель в смертном ужасе кинулся в свою машину, а через пятнадцать минут, счастливо избегнув русской пули или снаряда, он уже трясущимися руками колотил в броню передовой машины танковой колонны:

— Русские! Русские! Сделайте что-нибудь!!! Это русские!

Не вынеся кошмара положения, Венцель разрыдался…

Оберштурмфюрер Вили Хенске высунулся из танкового люка, с секунду смотрел на бьющегося в истерике майора, сплюнул и, нырнув обратно в башню, вызвал командира. Обрисовав ситуацию со слов майора, не преминув добавить, что сапер перепуган до полусмерти и скорее всего сильно преувеличивает угрозу, оберштурмфюрер выслушал приказ командира батальона, штурмбанфюрера Шрамма, и скомандовал водителю:

— Вперед, Курт! Нужно поторапливаться, иначе русские совсем добьют наших бравых землекопов. И тогда нашим котятам придется замочить лапки при переправе…

— …Быстрей, быстрей!

Оставшихся в живых саперов сгоняли в кучу, деловито обыскивали и ставили на колени с заложенными за голову руками. Старослужащие быстро сообразили, что уйти на грядущий дембель значительно интереснее в немецких сапогах, с ранцами из телячьих шкурок, в которых будут лежать милые штучки под названием «трофеи», но капитан Емельянов мгновенно пресек начавшееся было мародерство. Мотострелковая рота быстро занялась подготовкой к обороне: один взвод устанавливал мины, остальные рыли окопы и собирали трофейное оружие. Рядом заняла позицию противотанковая батарея ПТУРСов на БРДМ. Все спешили: вдалеке слышался завывающий вой моторов немецких танков…

…Хенске не успел понять, откуда прилетел снаряд, отправивший весь экипаж его «тигра» в Вальхаллу. Оберштурмфюрера спасло то, что в момент попадания русского снаряда он высунулся из башни, пытаясь высмотреть в бинокль, где спрятались напугавшие сапера-паникера русские. Взрывом его вышвырнуло наружу, прокрутило в воздухе и метра через полтора основательно приложило арийской головушкой об некстати подвернувшийся жидобольшевистский булыжник. Когда перед глазами рыцаря СС перестали вращаться знаки зодиака и он сумел относительно определиться в пространстве, его роты более не существовало. Жирно чадя, горели все двадцать два «тигра», а на восток убегали несколько счастливчиков, которых проглядели валькирии. Вили Хенске с трудом поднялся на ноги, попытался расстегнуть кобуру «Вальтера» и снова грянулся наземь, сбитый молодецким ударом приклада…

— Что, Кац, решил за Освенцим посчитаться? Ну-ну, шутю, мать его, — сержант на всякий случай отодвинулся от рядового Каца, славившегося в роте нечеловеческой силой и отсутствием чувства юмора, если дело касалось его пятого пункта…

За четыре часа полк отбил уже две атаки. Самонадеянные эсэсовцы, веря в несокрушимость брони своих Т-6, ломились напролом. Им и в голову не приходило, что пушки русских танков могут стрелять так далеко, так точно и, главное, так убийственно. После первой атаки на поле остались коптить двадцать два «тигра», после второй — без малого шестьдесят вражеских машин разных модификаций превратились в груды металлического хлама. Озлобленные потерями немцы вызвали авиацию. «Шилки» отправили всех прилетевших в последний полет.

Вторая волна люфтваффе насчитывала в своем составе шестьдесят «Фокке-Вульфов D» и почти столько же «штукасов». Одни «Шилки», разумеется, не справились бы, но тут к отражению авианалета подключились ПЗРК мотострелков, КПВТ бронетранспортеров и зенитные ДШК танков. Безумный шквал огня обрушился на немецких пилотов. Один за другим самолеты вспыхивали, разваливались на куски, исчезали в слепящих облаках взрывов. Немцам удалось накрыть всего одну бээмпэшку, которая получила бомбу впритирку к борту, кувыркнулась набок и нехотя загорелась. Да еще какому-то то ли фанатику, то ли просто невезучему летуну довелось врезаться крылом в Т-80, у которого сработала система пожаротушения, а вертикальный стабилизатор пушки вышел из строя. Радуясь отсутствию потерь и временной передышке, солдаты да и офицеры загомонили, весело обсуждая подробности последнего боя. Кто-то вытащил магнитофон, и над полем боя взревела «АББА». После краткого, но содержательного внушения хозяину «музыки», шведская четверка заткнулась, а в небо взлетела песня Высоцкого «Я — Як, я — истребитель, мотор мой звенит…».

Первушин принимал доклады от командиров подразделений, когда на позицию выскочила закопченная «тридцатьчетверка». Из нее вылез, пошатываясь, человек в грязном, некогда синем комбинезоне с закопченным окровавленным лицом.

— Кто старший?

Мотострелки, уловив в голосе право на вопросы, сопроводили его к командиру.

— Подполковник Первушин. С кем имею?

— Полковник Дегтярев. Слушай, Первушин, выручай. Наших там прижали — не вырваться. Помоги, браток. Там ведь полк погибает.

Первушин задумался. Развернул было трофейную карту, затем спросил:

— Товарищ полковник, а карты у вас не найдется?

Лейб-штандарт «Адольф Гитлер» выдвинулся на исходную позицию. Тяжелые танки, панцер-гренадеры, артиллеристы — все замерли в ожидании. Еще немного, еще чуть-чуть…

…Свист приближающихся снарядов длится всего три-четыре секунды. Но как много успевает человек передумать и вспомнить! Маленький домик в Гарце, маму и бабушку, воскресный суп с клецками, белокурую Лоту, с которой впервые поцеловался… Жену и детей, если успел завести, все, что хотел сделать, но не успел за важностью повседневных дел… Многое вспоминается, пока свистят снаряды…

…Залп шести «Акаций» и четырех «Гвоздик» был страшен. За ним последовал еще и еще, ведь на артиллерийских позициях прозвучала команда: «Шесть снарядов, беглым. Огонь!». На позициях лейб-штандарта разверзся ад. Как думали немцы. Но они ошибались…

Последние снаряды еще рвались на земле, а уже взревели дизеля, тонко взвыли газотурбинные двигатели, и через мгновение на лейб-штандарт обрушились почти четыре десятка танков. Танков, равных которым не было и еще долго не будет в мире. Низкие, приземистые, несущиеся с немыслимой скоростью, они казались не машинами, а ангелами мщения, сошедшими с небес на землю. Грохотали выстрелы орудий, захлебывались бешеным перестуком пулеметы. Бегут, бегут немцы, бегут в тщетной попытке продлить свою жизнь хоть еще на один вздох, бегут, пока не рухнут под блестящий металл гусениц, пока не сшибет их с ног короткая пулеметная очередь или не срубит осколок стодвадцатипятимиллиметровой гранаты.