Для решения третьей, и самой важной, проблемы — питания растущего населения — Насер и его экономические эксперты (большей частью получившие образование в США и Англии) приняли два дополняющих друг друга плана. Прежде всего надо было ликвидировать старые феодальные поместья и передать землю крестьянам. По законам об аграрной реформе 1952 года никто не мог владеть более чем 200 федданами[9] земли. Владения семьи ограничивались 300 федданами. Это был один из важнейших декретов Революционного совета, но сам по себе он не решил бы аграрной проблемы.
Египет нуждался в новых землях, и единственный выход — построить еще одну плотину на Ниле выше Асуана, которая не только обеспечила бы электроэнергией новую промышленность страны, но и оросила бы новые земельные площади, чтобы Египет мог сохранить и даже слегка повысить свой жизненный уровень. Строительство новой плотины стало вопросом жизни и смерти для Египта — это понимал каждый египтянин, а также государственный деятель — друг или враг, — которые имели дело с Египтом.
Египет попросил у Международного валютного фонда заем на строительство плотины, и в январе 1956 года ему предложили 200 миллионов долларов с выплатой в 20 лет из трех с половиной процентов, на определенных условиях: фонд потребовал права контролировать египетский бюджет, пока не будет выплачен заем. Насер, только что избавивший Египет от подобной иностранной опеки, решительно отклонил эти условия. Тогда он обратился к русским, которые сперва согласились одолжить ему деньги на индустриализацию Египта. Тем временем французское и английское правительства, а также израильское «лобби» в Вашингтоне оказывали нажим на Вашингтон, с тем чтобы американцы не допустили получения Египтом займа от Международного валютного фонда. Насер, понимая смысл происходившего и зная, что нет другого способа достать денег, решил согласиться на предложенные фондом условия. Однако 18 июля 1956 года государственный департамент объявил, что, поскольку экономическое положение Египта нельзя считать стабильным, США отказываются гарантировать заем фонда. Это был намеренный удар по всем надеждам Египта. Политические лидеры в Лондоне, Париже и Вашингтоне не сомневались в неизбежном падении Насера. Но 26 июля 1956 года, выступая перед огромной толпой на площади Мухаммеда Али в Александрии, Насер объявил, что Египет решил национализировать Суэцкий канал, чтобы покрыть расходы по строительству высотной плотины в Асуане.
Речь Насера была знаменательна не только тем, что он выразил давнишние чаяния всех египтян, но и тем, что он произнес ее на «балади» — разговорном языке, сильно отличающемся от литературного арабского языка, которым пользовался обычно президент.
Выступление Насера вызвало бурный отклик всех слоев населения — от самых правых до самых левых. Но три месяца спустя — 29 октября 1956 года Израиль начал наступление в Синайской пустыне, а на следующий день Англия и Франция тоже атаковали Египет. Сейчас уже нет сомнения, что между тремя государствами существовал сговор.
В этот первый период революции, то есть в первые четыре года независимости, Каир сильно изменился. Революционные молодые офицеры старались покончить с влиянием иностранцев. Они хотели избавиться не только от англичан, но и от того смешанного европейского населения Каира, которое на протяжении почти ста лет было проводником британской политики в Египте. Ограничение прав местных европейцев началось задолго до революции 1952 года. Различные дореволюционные правительства принимали двусмысленные законы, гласившие, что все фирмы и компании должны вести дела на арабском языке и нанимать на работу определенный процент египтян. Позднее был издан более жесткий приказ о том, что в каждой фирме должен быть египетский директор или партнер-египтянин.
Вначале европейцы умело обходили эти законы, но после Второй мировой войны положение усложнялось тем, что египтяне требовали все большей доли участия в управлении экономикой своей страны. Благодаря строгому проведению в жизнь этих законов в период между 1945 годом и революцией 1952 года у Каира постепенно появлялись черты египетского города, но европейцы все еще не сознавали ни того, что им придется покинуть Египет, ни того, что они упускают из рук контроль над Каиром. Лишь некоторые наиболее дальновидные иностранцы понимали, что рано или поздно это произойдет.
Только пожар Каира в январе 1952 года убедил многих иностранцев, что дни их пребывания в Египте сочтены. Даже не столько июльская революция, сколько пылавший Каир заставил европейцев осознать, что эра иностранного господства приходит к концу, и многие начали потихоньку готовиться к отъезду, тем более что французы, итальянцы, греки и англичане, а также европейские евреи, занимавшиеся бизнесом в Каире, всегда держали часть своих денег в иностранных банках за границей. Когда загорелись иностранные магазины, а египтяне стали открыто присматриваться к той добыче, какую могла представить собой собственность европейцев в Каире, началось серьезное отбытие иностранцев из Египта. Их (включая европейских евреев) не вынуждали уезжать, но поощряли к этому. Сразу после революции им разрешалось вывозить все имущество и до 5 тысяч египетских фунтов наличными деньгами, что было довольно великодушным решением, ибо в самом Египте уже ощущалась острая нехватка иностранной валюты.
Но настоящего исхода еще не было. Иностранные меньшинства в Каире вели себя по-прежнему нагло даже после революции, хотя теперь их власть распространялась только на прихлебателей и полунищих людей, существование которых зависело от иностранцев. Если же они позволяли себе грубость в отношении египтянина из среднего класса, то могли получить и пощечину. Тем не менее спортивные клубы Каира по-прежнему заполняли иностранцы, а рестораны, кафе и кинотеатры ориентировались больше на европейцев, чем на египтян.
В привилегированном положении в Каире после 1952 года вместо иностранцев оказались молодые офицеры. Насер всегда был бескорыстным и неподкупным человеком, и, по-видимому, эта черта характера немало способствовала его возвышению. Такими же были его соратники, но далеко не все. Многие старые офицеры высших рангов неожиданно превратились в богатых людей, у них появилась возможность законным путем приобрести шикарные магазины, деловые конторы и фабрики, с которыми пришлось расстаться европейцам.
На некоторое время офицерство стало «элитой» египетского общества, а ведь совсем недавно, до революции, армию считали слабым местом правящего класса. Почти все египтяне относились к военным с подозрением и недружелюбием, за исключением молодых офицеров, которые верили, что именно армия освободит страну. Так офицер стал могущественной фигурой в Каире, достойной того, чтобы ему льстить, предлагать взятки, стараться выдать за него дочь. Многие молодые офицеры заняли место тех самых богатых сынков и феодальных политиканов, которых они намеревались устранить. Тип офицера-бизнесмена, появившийся в это время, оставался опасным фактором в жизни Египта до 1967 года, когда многие из них были арестованы и дискредитированы после поражения в июньской войне.
Вполне естественно, что офицеры теперь появлялись в фешенебельных клубах, в частности в Гезире — этом старом храме английских снобов. Здесь слышались голоса молодых египетских офицеров, сменивших турецкую феску на фуражку и развлекавшихся так, как им диктовали вкусы их класса, их культура и возраст. Это действовало на нервы тем, кто привык к развлечениям в английском стиле. Почти незаметно армейские офицеры начали селиться в фешенебельных квартирах, о которых раньше они не могли и мечтать. Хотя армия воспользовалась своим новым положением и привилегиями, милитаристского духа в Каире не было заметно, и город не ощущал, что им правят военные. Милитаризм никогда не был присущ Каиру.
Основой египетской экономики оставался капитализм. Казалось, что Насер не возражает против капитализма. Его интересовала не идеология, а та система — как бы ее ни называли, — которая поможет Египту стать на ноги. Поэтому между 1952 и 1956 годами он склонялся к мысли, что лучшей альтернативой феодализму будет скорее система контролируемого капитализма, а не социализм. Египтян убеждали вкладывать деньги в прибыльные предприятия, а высокие дивиденды всемерно поощрялись. Таким образом, до 1956 года Каир был городом капиталистическим. В нем было много иностранных автомашин и товаров из Европы. Одежда выглядела так, будто ее только что доставили из Лондона, Парижа и Рима, а египетские сибариты хранили традиции европейской кухни.
