Европейцам XVIII века казались особенно экзотичными одежды восточных народов, и Нибур в деталях описывает костюмы каирцев. Турки носили белые рубахи с широкими рукавами, полотняные кальсоны, узкие туфли, красные шаровары, жилет, кинжал, широкий пояс и часто бурнус. У христиан одежда была примерно такой же, но им не разрешалось носить туфли ярких цветов. В те дни все брили головы, оставляя на макушке небольшой чуб, и положение человека в обществе определялось головным убором.
Нибур пишет, что он не мог описать одежды женщин, так как он не видел ее: на улицах они набрасывали на себя что-то вроде палатки, но он знал, что все женщины на Востоке носят штаны. Однако надо сказать, что мусульманские женщины меньше стыдятся своего тела, чем европейки. «Было немало случаев, — пишет Нибур, — когда раздетые донага женщины прежде всего закрывали лицо, не стесняясь тем, что были видны их остальные прелести». Сравнивая египетские и европейские нравы, Нибур отмечал, что, если в Европе «мужчины способны забавляться с женщинами в любой день, на Востоке они ведут себя намного строже, если не считать нравов в гаремах». Он не знал, что происходило в закрытых гаремах, но «вполне вероятно, что развлечения и там носили скорее ребяческий характер».
Нибур занимался торговлей, и это помогло ему лучше понять сущность Каира и разобраться в характере египетских торговых связей. Полотно вывозили в Марсель, хлопок — в Италию, сахар — в Европу в целом, хотя он и был дороже вест-индского сахара. Рис вывозить не разрешалось, и, «как говорят, американцы даже привозили сюда в течение некоторого времени рис из Каролины. Если это правда, то трудно найти лучшее доказательство упадка сельского хозяйства Египта». Египет импортировал из Франции ткани и, как ни странно это звучит, пряности, которые шли с Востока в Европу вокруг мыса Доброй Надежды, а затем обратно в Египет. Кофе привозили нелегально из Америки, а караваны из Аравии и Эфиопии везли слоновую кость, страусовые перья, тамаринд и золото, которое арабские купцы обменивали в Каире на ткани, мелкий жемчуг, кораллы, ружья и готовую одежду.
Хотя Англия усиленно расширяла торговые связи со всем миром, ее, как казалось, не очень интересовала торговля с Египтом. Английские агенты в Каире преследовали иную цель — присматривать за ценнейшей жемчужиной империи — Индией. Египет служил природным барьером между Европой и Индией, и поэтому интересы Англии в Каире были скорее стратегическими, нежели коммерческими.
Франция же активно торговала с Египтом, и у нее были определенные общественные связи и интересы в Египте. В Каире обосновались католические миссионеры: иезуиты, кордельеры и отцы — распространители христианской веры. В основном они (как и другие миссионеры в более позднее время) старались обратить в «истинную» веру коптских христиан (не надеясь повлиять на мусульман), но для Франции их присутствие в Египте имело не меньшее значение, чем деятельность купцов и дипломатов.
Книга Нибура имела особое значение для европейских государственных деятелей благодаря его описанию (опубликованному в 1792 году) цитадели, подлинного оплота власти турок в Египте. Цитадель делилась натри части: дворец османских пашей, казармы янычар и казармы азабов.
Нибур писал, что дворец паши почти развалился. Никого не интересовало, как живет паша, и Нибур подтверждает, что «турецкие паши жили в очень плохих условиях». Если Наполеону попалась на глаза эта фраза, она могла дать ему довольно ясное представление о слабости османского режима в Каире.
Вероятнее, что Наполеон читал книгу своего соотечественника графа Константина Франсуа де Вольнея, который истратил небольшое наследство на поездку в Сирию и Египет в 1783–1785 годах. Каир в описании Вольнея совершенно не похож на Каир Нибура, и, даже если сделать скидку на различие их взглядов и изменения, которые могли произойти за двадцать лет, создается впечатление, что Вольней, как и французские купцы в Каире, подходил к городу с французской меркой и видел его таким, каким ему хотелось его видеть. Вольней был более просвещенным человеком, чем Нибур.
«В самом Каире, — писал Вольней, — чужеземца сразу же поражает всеобщая нищета и лишения. Глядя на толпы людей на улицах, он видит только грязные лохмотья и отвратительную наготу… Все, что он видит и слышит, напоминает ему, что он находится в стране рабства и тирании. Не говорят ни о чем, кроме как о междоусобицах, всеобщей бедности, вымогательстве, битье палками по ногам и убийствах. Ни жизнь, ни имущество не находятся в безопасности. Суды без всяких формальностей выносят смертные приговоры. Офицер, возглавляющий ночную стражу, дневной дежурный офицер, судья — все приговаривают и казнят за несколько минут, не допуская никакого обжалования… Голова несчастного падает в кожаный мешок, чтобы не пачкать эшафот».
Каир в описании Вольнея — печальное и трагическое место, и в его книге содержится намек, что, вероятно, придет кто-нибудь и спасет египтян от нищеты и несчастий. «Если бы Египтом владела нация, покровительствующая искусствам, — пишет он, — могли быть сделаны открытия, которые дали бы нам лучшее представление о древних временах». Какую же нацию мог иметь в виду француз? Он предполагает, что такая «нация, покровительствующая искусствам», могла бы открыть доступ внутрь второй пирамиды, причем все работы обошлись бы не больше чем в 2 тысячи фунтов. Но именно Вольней (прекрасный ученый) утверждал, что пирамиды — это не храмы и не наблюдательные вышки, а могилы. Казалось, что молодой офицер Наполеон стоял за спиной Вольнея и читал все, что он пишет о слабости и несчастьях Каира. Можно ли в этом случае принимать на веру более бесстрастный рассказ Нибура?
Английский путешественник В. Браун, живший в Каире одиннадцать месяцев в период между 1792 и 1798 годами, то есть незадолго до вступления Наполеона, писал, что Нибура больше интересовала Аравия, а не Египет, которым он занялся совершенно случайно. Затем Браун начинает осторожно, как истинный англичанин, подтверждать все, что писал Вольней. Он рассказывает, что европейцы жили в Каире на положении пленников, и нельзя винить их в том, что иногда они позволяли себе развлечься. Человеку, привыкшему к широким улицам и порядку в городах Европы, Каир казался отвратительным.
Браун тоже (как и Вольней) утверждал, что паша стал игрушкой в руках наемников. Он видел собак, нищих, грязный канал («навозная куча»), дешевые и красивые мраморные бани, склады и женщин на улицах, у которых виднелись лишь глаза и пальцы. Он писал, что здесь признают красивыми только белокожих и жирных женщин. Он описывает богатые дома на Слоновьем озере, водохранилища, кофейные, публичные дома и базары «с обилием товаров». По его подсчетам, население города в последние дни османского правления составляло 300 тысяч человек. Нибур писал, что турки отдали на откуп каирским евреям городскую таможню, и она приносила большую прибыль. Но, по словам Брауна, евреям пришлось уступить таможню сирийцам. Еврейское население сократилось, но в городе было много греков, сирийцев, армян, марокканцев и, как ни странно, сравнительно мало турок (настоящих турок в Каире всегда было немного). В городе шла торговля рабами, пряностями, шалями и пшеницей. Рис теперь экспортировали.
Браун подробно описывает мамлюков, носивших красные шаровары, красные туфли, зеленые шапки, а также пару пистолетов, саблю и кинжал. Под жилет они надевали кольчугу. Раб мамлюк автоматически становился мамлюком, но жены мамлюков редко рожали, так как практиковались аборты.
В описании Брауна Каир все же выглядит привлекательнее, чем у Вольнея. Булак был беспорядочным портовым городом со множеством прекрасных зеленых садов. Миср аль-Аттика (Вавилон) «красив и густо населен», но Фостат представлял собой просто длинную улицу, параллельную реке. Остров Гезира покрыт садами, за рекой в Эмбабе паслись коровы, в Гизе находился дворец и пушечный завод, а у пристани на якоре стояли военные суда (во время наступления на город Наполеона паша приказал сжечь эти суда).
