— Свихнуться можно от этих зигзагов, — подал голос один из итальянцев. — По-моему, мы вообще не движемся вперед, крейсируем туда-сюда вокруг одной точки.

И второй согласился:

— Если и дальше так пойдет, в Канаду нам ни в жисть не приплыть. Ньюфаундленд, слава Богу, место не из самых захудалых. Как тот городишко называется?

И опять первый:

— Сказали, вроде Сент-Джонс.

А второй:

— Звучит обнадеживающе!

И послышался сдавленный, дребезжащий смешок, который сразу потонул в гудении машины и оборвался.

— Да у нас дома любая препаршивая деревушка так зовется!

— Сен-Жан-де-Люс, — сказал буфетчик и скривился, будто от каждого слова у него сводило челюсти, — Сен-Жан-де-Люс…

И тебе, конечно же, позарез надо было переспросить:

— Сен-Жан-де-Люс?

И буфетчик тоном светского льва и бывалого путешественника, с великим пренебрежением отзывающегося о городах, в которых он побывал на своем веку, — подумаешь, эка невидаль! — пояснил:

— Гавань в Бискайском заливе, последняя, куда мы зашли перед тем, как идти в Ливерпуль, чтобы взять вас на борт.

Было полдвенадцатого ночи, но еще не совсем стемнело, буфетчик запирал решетку своего ларька, ты сидел там же, в холле, из которого одна широкая лестница шла вниз, в зал бывшего ресторана, и другая — наверх, в салон прогулочной палубы, ты смотрел, как кто-то из ваших уже устраивался спать на матрасах, положенных прямо на пол, а буфетчик рассказывал тебе, в каких передрягах побывал корабль за последние месяцы:

— На обратном пути держали на юг вдоль французского берега, и чем дальше, тем больше было неразберихи, — сказал он. — Если бы не граница испанских вод, дошли бы, чего доброго, до Гибралтара.

И ты посмотрел на него, словно не понял, о чем речь.

— Вот уж переход был! Вроде как если ты загремел с лестницы и катишься вниз, пересчитывая башкой ступеньки, — продолжал он с усмешкой. — Поначалу в Брест направили, потом приказали взять курс на Квиберон, оттуда в Байонну, в конце концов загнали в эту несчастную дыру, а уж за ней цивилизованному человеку нечего делать. — Ион сделал паузу, словно ожидая, что ты возразишь, но тут же продолжил, игнорировав твое молчание: — Вражеские бомбардировщики над гаванью пролетали дважды, времени было в обрез, только и успели вернуться в Фолмут и высадить на берег людей, которых везли.

И тебе совершенно не верилось, что все это время на корабле была та же команда, она заботилась об эвакуированных, уцелевших солдатах и беженцах, готовых броситься в объятия хоть самому дьяволу, лишь бы спастись, и она же в прошлом году на лету подхватывала всякое слово, спешила исполнить любой каприз скучающих пассажиров, чтобы никто, не дай Бог, не заметил тревожных признаков, с некоторых пор обозначившихся уже не только где-то вдали, на горизонте; ты слушал буфетчика в растерянности и убеждал себя: не может этого быть, не надо верить этим историям, буфетчик наслушался всякой всячины, когда был посыльным в баре и курительном салоне, а до войны тогда оставалось всего несколько недель, ну да, он много чего узнал от тамошних завсегдатаев, но все это — болтовня, все, что он якобы слышал, сплетни, сальности и смехотворные скандалы с привилегированными особами, твердо решившими веселиться до последней минуты.

— Даже сейчас мороз по коже, как вспомню, что за несколько дней до нападения на Польшу два последних наших захода намечались не куда-нибудь, а как раз в Данциг, а дальше собирались идти каналом в Северное море, — голос буфетчика вдруг потускнел. — По расписанию мы должны были к концу августа вернуться в Саутгемптон, но, понятное дело, нас живо отозвали назад. Приняли на борт несколько сот американцев и взяли курс на Нью-Йорк, вот тогда-то нас и настигло известие о войне.

Над посуровевшим морем взошли первые звезды, — очевидно, вы обогнули самый северный ирландский мыс, и ты, стараясь не унывать, сказал:

— Кажется, ночь будет спокойная.

И он уставился на тебя, будто не расслышал:

— А вот в этом я не уверен! Мы сейчас на очень оживленном морском пути. Вообще, вблизи берегов кораблей всегда больше, чем надо. Я бы воздержался от прогнозов, пока не выйдем в открытое море.

И ты зябко поежился, подумав, какая впереди даль, бесчисленные километры вод, дышащих ледяным холодом.

Все это было в конце долгого дня, когда, после изнурительного ожидания уже на борту, вы с первыми проблесками рассвета, в не пойми какой утренний час покинули ливерпульский порт, но пока был виден берег, ты не чувствовал опасности, ведь все утро вдалеке тянулось побережье Уэльса, потом слева по носу показался Мэн, затем слева за кормой — Ирландия, временами близко, рукой подать, в поселках на берегу можно было разглядеть дома, и еще ты вспомнил об авианосце, который около полудня подошел к вам от ирландского берега и световыми сигналами сообщил время, поэтому ты возразил буфетчику нерешительно. Он сразу ответил:

— Мне не нравится, что капитан не распорядился провести ученья на случай аварии. Если что, вспыхнет паника, глазом моргнуть не успеешь.

И ты посмотрел на людей, лежавших на полу в такой тесноте, что к лестнице оставался лишь узкий проход, а к двери в каюту, где помещался медицинский кабинет, было бы и вовсе не пробиться, и сказал:

— Жалеть-то теперь поздно.

И он, на твои слова — ноль внимания:

— Сколько на борту людей, не знаю, но четырнадцати спасательных шлюпок не хватит, как пить дать.

И опять вернулся к своей излюбленной теме, — этими разговорами он доводил всех до тихого помешательства:

— Не понимаю, почему нам не дали хоть одного конвойного корабля, если даже самые завалящие транспорты с барахлом, и те ходят с целыми караванами конвоя.

Потом он заговорил об испытаниях торпедных тралов, которые корабль успешно прошел в течение трех первых месяцев войны, и угрюмо заметил, что в итоге тралами он все-таки не был оборудован, а ты вглядывался в темноту над морем, стараясь различить очертания берега, в то же время слыша его монотонный голос, который, правда, иногда, через неравные промежутки времени, вдруг едва не срывался — звучал громче, и тут же стихал:

— Дело было в Портсмуте, мы на целый день выходили в пролив с этими штуковинами на обоих бортах, а вечером возвращались, — заметил он небрежно, словно речь шла о детской забаве. — Насколько мне известно, результаты показали хорошие, и вдруг, без всяких объяснений, ученья прекратили. Думаю, вы понимаете, почему мне иногда кажется, что главных-то саботажников надо искать среди своих.

Оба итальянца закончили бритье, и незачем было открывать глаза, — ты и так знал, что теперь они холодной водой мыли подмышки. С прогулочной палубы по-прежнему не доносилось ни звука, как ни старался ты уловить шаги караульных, Пивовар не возвращался, фырканье у раковины, кряканье и кудахтанье, с которым эти двое брызгали водой друг в друга, напомнило тебе сдержанное веселье вчерашней вечеринки, когда, к вашему изумлению, стюарды в униформе принесли вам, будто настоящим пассажирам, пиво и липкий розовый джин, где-то нашелся граммофон и несколько пластинок, и весь вечер вы в бывшем танцевальном зале крутили одни и те же, одни и те же шлягеры. Ты лежал, слушая смех итальянцев, и вспоминал, как вчера постепенно ослабло твое напряжение, и ты перестал каждую минуту смотреть на море, не появилось ли чего-то подозрительного, и не бегал проверять, есть ли на фок-мачте вахтенный, и еще тебе вспомнилось, что некоторые арестанты обнимались в приливе сентиментальности, и подумал — невесть что могло прийти в голову буфетчику, он неодобрительно поглядывал вчера на ваши развлечения, и вдруг в ушах у тебя раздался голос отца, окликнувший тебя по имени.

Ты слышал, как итальянцы ходили по каюте между положенными на полу матрасами и, судя по шорохам, одевались, слышал, как они рылись в своих вещах и, прежде чем они что-то сказали, понял, что сегодня опять предстоит выслушивать жалобы. Это тебя не удивляло, — ведь итальянцы приехали в Англию по своей доброй воле, а тут вдруг оказалось, что прав у них не больше, чем у самых бесправных — изгнанников, людей, с которыми им еще недавно и в голову не пришло бы сравнивать себя. Итальянцы рассказали тебе свою историю, словно именно от тебя ожидали опровержения любых подозрений в их адрес, рассказали, что родом оба из окрестностей Пармы и уехали на заработки еще десять лет назад, они в цветистых выражениях превозносили свою родину, но в то же время подчеркивали, что давным-давно стали англичанами, и ты вспомнил, как они говорили о своих соотечественниках, — словно надеясь, что само звучание имен их товарищей по несчастью, также находившихся на корабле, убедит тебя в их искренности, но, перечисляя звучные имена, похоже, забыли, что для начала неплохо бы и самим представиться. Дзанджаколи и Магги, ресторан отеля «Рид», Дзаваттони из «Савоя», Борджо, кафе «Англез», — повара и официанты, знаменитости, полубоги своей профессии, и ты отлично видел, что твои соседи по каюте не потерпят неподобающего обращения с собой.