В джинсах и фланелевой рубашке, а тем более обнаженным, она его на снимках, разумеется, не видела.

А кроме того, Кристина была уверена, что он гораздо старше.

Она припомнила, как Джон Маунтджой торопливо, закрывая лицо руками, проходил в здание суда или выходил из него в ослепляющем свете софитов, нахальном блеске фотовспышек. Он ни разу не ответил ни на один вопрос многочисленных журналистов, чем выводил их из себя. В ответ на такое поведение последовал разнузданно-агрессивный тон прессы, освещавшей все запутанное дело прославленного драматурга.

Зато Майра Бреккенридж в их публикациях представала безукоризненным человеком, поразительной актрисой и редкой красавицей.

И она действительно была необычайно красива, не могла не согласиться Кристина.

— Если я не ошибаюсь, вы в недоумении, мисс Кеннеди? — с нескрываемой иронией спросил Джастин.

Одетый в одни джинсы, голый по пояс, босой, он сидел на диване, привычно поджав ноги, сложив руки между колен. Он казался спокойным и умиротворенным, но Кристина не могла отделаться от ощущения, что это безмятежное состояние было напускным. Он явно чувствовал себя в неловком положении и каждую секунду ждал любой неожиданной выходки с ее стороны.

— Вспомнили? — спросил он.

— Да. Еще бы. Я всегда любила твои пьесы, а больше всего «Силки для ночных птиц». К сожалению, я не успела посмотреть «Снежное пламя»…

Она вдруг испуганно замолчала: премьера «Снежного пламени» совпала со смертью Майры Бреккенридж, а поскольку актриса играла там главную женскую роль, пьесу сняли с репертуара сразу же после ее убийства.

Губы Джастина нервно дернулись, и Кристина глубоко пожалела о своей оплошности.

— Я не спрашивал, как ты относишься к моему творчеству, — сказал он равнодушно. — Не сомневаюсь, что если бы не скандал, ты бы едва ли вспомнила сейчас о драматурге Джоне Маунтджое.

Задетая за живое, Кристина оскорбилась.

— Только не надо обвинять меня в невежестве, — сказала она с обидой.

Джастин соскочил с дивана и нервно начал расхаживать по комнате. У камина он остановился, оперся локтем об его гранитную облицовку и, глядя на причудливо извивающиеся языки пламени, небрежно спросил:

— Ты любишь театр?

— Как можно не любить театр?

Наступила пауза, после чего Джастин раздраженно обратился к Кристине;

— Не очень-то ты испугалась. Почему? Меня ведь обвинили в том, что я задушил шарфом собственную жену.

Голос Кристины был таким же спокойным, как и ее взгляд.

— Тебя оправдали.

— За недостатком улик. Для подавляющего большинства людей это вовсе не оправдание.

— Это уже в далеком прошлом. Минуло целых четыре года…

— Пять, — поправил Джастин.

— Тем более, — заметила Кристина. — И вообще, все это не имеет значения, ведь ты сказал, что не убивал жены.

— Ты с такой легкостью готова поверить мне на слово? — тихо спросил он.

Да, именно так она и поступила, едва оказавшись здесь. Проснулась в чужой постели, на черных атласных простынях, голая, в полном смятении… И вопреки всему безоглядно поверила Джастину, почувствовав себя в полной безопасности. И вот сейчас он говорит о том, что, по убеждению многих, он своими руками задушил Майру. Своими руками… Сильными, крепкими руками (которые она теперь слишком хорошо знала) с длинными артистическими пальцами и широкой, мозолистой, доброй ладонью.

И обладатель этих честных, чистых рук — убийца? Кому только в голову могла прийти такая ересь!

— Ты не хочешь рассказать подробнее, что же произошло на самом деле?

— Если ты не собираешься ничего писать об этом, то хочу.

Боже мой! У нее и в мыслях не было ничего подобного! Но тут ее опять кольнуло чувство вины, но она едва сдерживалась от улыбки. Обязательно надо обо всем ему рассказать, и чем скорее, тем лучше… Но не сейчас. Она сделает это чуть попозже, думала Кристина.

— Я тебе уже рассказала о себе все, — с упреком заметила она.

Джастин помолчал.

— Развод — не убийство, — ответил он вызывающе.

— Да, совершенный пустячок! — обиделась Кристина, задетая его тоном, — Ты, однако, знаешь себе цену. Тебе никто не говорил, что ты законченный эгоист?

Она вдруг почувствовала, что нервы ее на пределе. Ей захотелось оказаться сейчас же как можно дальше от него. Эти неожиданные вспышки не оправданного ничем гнева начали пугать ее. Ведь только недавно они были исполнены такой нежности и доверчивости друг к другу.

Но как она могла осуществить свое желание, вызванное гнездившимся в ней страхом? Уйти в метель, в снежные сугробы и заносы? Отступать некуда, даже если случится самое неприятное, и он узнает, чем его гостья зарабатывает свой хлеб насущный. Поверит ли он тогда, что их встреча — чистая случайность?

— Не надо. Ничего не надо! — раздраженно, со слезами в голосе ответила Кристина. — Мне не интересны твои злосчастные тайны!

Кристина бросилась прочь от него… Но куда? Она и сама не знала.

— Кристина!

Она уже бежала наугад к лестнице, так что полы белого халата разлетались, точно крылья. Он поймал ее за рукав и заставил повернуться лицом к себе.

— Я все расскажу…

— Нет! — Она нервно смотрела на его руку, не пытаясь, однако, вырваться.

— Послушай, да какой бес в тебя вселился?

— Не хочу, чтобы ты был рядом! — заявила она. — Не хочу быть рядом с тобой, — вот и все!

Пальцы Джастина судорожно разжались, и Кристина, почувствовав, что она свободна, ринулась вверх по ступенькам, вбежала в спальню, села на кровать по-турецки, и без единой мысли стала смотреть на пламя в камине.

А потом без сил упала на черные простыни. Джон Маунтджой…

Кристина вздрогнула. Да, это была грандиозная сенсация месяца — если не года. Во многом потому, что она совпала с громким успехом «Снежного пламени». Закрыв глаза, Кристина попыталась восстановить в памяти хронологию событий. Премьера состоялась в канун Рождества — одна из новых телепрограмм усиленно рекламировала участие в ней Майры Бреккенридж, бесподобной Майры, красавицы Майры…

И в самом, деле — красавицы. Высокая, стройная, золотоволосая блондинка с огромными голубыми глазами. Она и Джастин были без памяти влюблены друг в друга…

Лицо Кристины помрачнело. Как раз в эти дни она официально оформила свой развод — перед самой премьерой «Снежного пламени».

Вздрогнув от нервного напряжения, она запахнула халат, встала и, приблизившись к огню, погрела ледяные руки. Затем подошла к зеркалу и пристально взглянула на свое отражение: серые глаза в обрамлении черных ресниц, правильный овал лица, черные волосы и — ни следа косметики. Идет ли все это «скромное великолепие» хоть в какое-то сравнение с блистательной Майрой Бреккенридж?

— О Господи! — воскликнула Кристина, осознав, что она ревнует к тени, пытается состязаться с призраком.

Чтобы как-то успокоиться, она стала расхаживать по комнате.

Почему она убежала сюда? Из страха? От того, что узнала, кто он? Что же должен почувствовать Джастин, когда узнает всю правду о ней? Но почему он не может довериться ей чисто по-человечески, не пытаясь узнать все подробности ее биографии?

— Кристина!

Двери спальни распахнулись, перед ней, стиснув руки, стоял Джастин. По его напряженной шее и опущенной голове видно было, как он расстроен.

— Кристина! — повторил он, на этот раз тише и мягче.

Она какое-то время молча глядела на него и внезапно, забыв обо всем на свете, кинулась к нему и замерла в его крепких, надежных мужских объятиях.

«Я люблю тебя…»

Эти слова чуть не слетели у нее с языка, когда она, счастливая, с облегчением прижалась к Джастину. Но разумно ли признаваться в любви человеку, которого, можно сказать, совсем не знаешь?

Джастин еще сильнее обнял ее, оторвал от пола, покачал на руках и медленно, необычайно бережно опустил на ковер.

— Если ты меня боишься — хотя бы чуть-чуть, я немедленно уйду и больше никогда тебя не потревожу.

— Я тебя не боюсь.