«А ведь её положили сюда умирать. Родители родили с таким вот дефектом на затылке. Назвали шикарным именем и сдали в детский дом. А воспитатели приговорили к смерти от пневмонии», – поняла я и зарыдала. На следующий день эта палата была пуста. Куда перевели детей – неизвестно.

Дети тискали котёнка. Заставляли плясать задними лапками, дули в нос, кутали в тряпочки. Котёнок расслаблялся и позволял делать с собой всё что угодно. Иногда он убегал и прятался в шкаф, когда совсем было невмоготу. Хочешь жить с человеком – умей терпеть его любовь к тебе. Хочешь принимать еду из чьих-то рук – позволь любить тебя и выражать восторг в извращённой форме. Мечтаешь быть познанным и потреблённым – готовься терпеть любовь извне.

Он позвонил: «Завтра приду с утра, погуляю с ребёнком». Горечь обожгла сердце. Сказала тускло: «Приходи», хотя хотелось бросить трубку. 9 утра. Ребёнок: «Ну где мой папоська, ну посему он не едет?». 10, 11, 12 – детские игры на ковре, за окном – синее небо, роскошные деревья закипают от летнего ветра. Ехать за город – поздно. Да и гулять – поздно. Невроз матери – ребёнку пора спать. Он звонит: «Сейчас приеду». Я знаю, что такое «сейчас». Хочется ругаться, выть, кусаться за поруганный выходной день, за душную клетку квартиры, за поруганную детскую любовь. Стерпела. «Приезжай». 1 час дня. Приехал. Мне позвонили, назначили деловую встречу. Он говорит: «Нет, никуда не пойдёшь». «Почему?» «Потому что мне пора». Ребёнок смотрит на него своими огромными глазами, я своими небольшими, но выразительными. Я знаю, рвётся к любовнице. Я говорю: «…Уйду и не приду… Это твой ребёнок…Ты отец…». «А ты мать…нечего было рожать…» После такого довода трудно считать его человеком. Неожиданно соглашается посидеть с малышом ещё 2 часа. «А иди куда хочешь!». Но встреча уже сорвана. С работой опять обломилось. В душе чад, ад. И ничего сделать нельзя. И идти некуда. Но всё же ухожу.

Бегу по соседнему лесу среди молодых берёз и счастливых с виду людей, сама не знаю, куда и зачем. Кажется, от горя лучше умереть. Желаю ему всех моих мук. Хотя знаю, он тоже мучается и плачет. Но не так, как я. Он – оттого, что я не та. Я – оттого, что он не может любить ребёнка так, как я. Горе моё нарастает. Прихожу домой, хотя хотелось придти ночью или утром – но некуда идти. Друзей не осталось. Друзья не вынесли моего материнства.

Дома никого нет. Сначала – ужас! Украл ребёнка! Потом смотрю – его вещи. Заглядываю в его сумку. Там зубной протезик, очки, пустой кошелёк (деньги мне отдал). Просто пошёл погулять с малышом в соседний двор. Боже! Нездоровый, слабый человек, молодой и симпатичный, но бесконечно слабый и беззащитный. И бесконечно одинокий в слепой тьме жизни. Такой же, как и я.

Василий был крупный и одинокий. Он завёл перепёлок. Перепёлки были чувствительны к нерастраченной попусту любви и начали сами, вместо хозяина, активно предаваться любви и размножаться. Вскоре в маленькой квартирке их было так много, так много, как много было нетронутой никем любви в сердце Василия.

. Могло бы быть ещё больше. Но Василию, наконец, перепёлки надоели, и он их съел.

Василий, крупный, лохматый и бородатый, шёл по Невскому. К нему подбежала девушка и сказала, что она парикмахер. У неё только что клиент украл машинку для стрижки под ноль. Не мог бы он, Василий, этого мужчину догнать и отобрать у него дорогой инструмент парикмахера. Василий удивился такому странному грабежу среди бела дня, но мужчину, на которого указывала девушка, догнал, нащупал у него на животе машинку и увидел свисающий из-под рубашки шнур. «Не ошибся», – успокоился Василий. Василий был похож на бандита, мужчина машинку отдал безропотно.

В знак благодарности девушка бесплатно обрила Василию голову налысо спасённым инструментом. Василий первый раз испытал блаженство ходить с голой головой. Можно сэкономить на шампуне, и прохладно.

Мы шли по шоссе с одним знакомым. Впереди был пригорок на дороге. Знакомый мне рассказал историю про этот пригорок.

–Видишь? Я однажды видел, как из-за такого вот пригорка разбились две машины, «мерседес» и «форд». Они мчались одна за другой на приличной скорости, километров под двести. Первая подпрыгнула на таком пригорке, как на трамплине, и перевернулась вверх колёсами, упала на обочину. Вторая шла следом, тоже подпрыгнула, полетела, много раз переворачиваясь, но не загорелась, как первая. Там, наверное, были пьяные бандиты.

Я уже знала, что все, у кого иномарки, – для него бандиты. Спорить и приводить примеры было бесполезно.

–Вы, наверное, побежали к ним, чтобы помочь выбраться, оказать помощь, вызвать «скорую»…

–Нет. Таким не помогают. Я побыстрее пошёл прочь. Несколько раз оглядывался, из машин так никто и не вылез.

Знакомый актёр хотел помочь мне устроиться на работу на киностудии. Не вышло. Он предложил выпить кофе. По пути его позвали по каким-то делам. Он сказал: «Подожди меня в кафе. Я освобожусь минут через 40». «Хорошо», – ответила я послушно. Сижу, пью кофе. Мимо проходит молодой мужчина. «Пойдёмте, я вас на слоне покатаю», – говорит. Я удивилась. Какой слон? Может, это аллегория? Или шутка? Нет, вид у него серьёзный, деловой. Думаю – я на киностудии, может, тут принято ничему не удивляться, и отказываться – неприлично. «Вы кто?» – на всякий случай спросила его. «Дрессировщик», – гордо ответил он. Пошла за ним.

Долго шли. Пристройка двухэтажная к дому. Заходим. Там слон. Огромный. Серый и морщинистый. А глазки умные, человеческие, лукавые, с прищуром мудрости – как у доброй пожилой женщины. Оказалось – да, я права, 55-летняя слониха – что почти соответствует человеческому возрасту. В углу сарая – гора морковки. Дрессировщик пошёл в тот угол морковку чистить. «Зачем?», – спросила я. «У неё от нечищеной морковки живот пучит». «О, это круто. А это что такое?». Тут я заметила в углу ведро с какой-то жидкостью, явно не водой. «Это вино, прекрасное виноградное вино. Слонихе положено в день выпивать ведро вина. Её ведь из Сочи привезли, а у нас холодно. Она простудиться может. Вино – для сугреву, так сказать, слоновьей души». Я всё больше изумлялась. «Хочешь попробовать?». «Да что вы. Неудобно слона обделять, вдруг этих 50 граммов не хватит, простудится». Через полчаса мы так напробовались слоновьего вина, что сарай у меня поплыл. Я вспомнила об актёре, который ждёт меня в кафе. Дрессировщик стал меня удерживать: «Подожди, а как же покататься на слоне?». Я посмотрела на стоящую у входа громаду и ужаснулась. Ноги не слушались меня, в глазах вальсировал потолок. «Нет, в другой раз. Я могу упасть со слона, и он на меня наступит». «Исключено». Я попыталась пройти к двери, слониха крепко, как мужской рукой, схватила меня за локоть и не пускала. «Нет, не пустит», – равнодушно подтвердил дрессировщик. «На, дай ей сахара». Слониха ловко запустила себе в рот кусочки сахара – один за другим полпачки, а потом сделала мне хоботом подсечку под коленями, и через секунду я болталась в воздухе, под потолком, где-то на высоте второго этажа. Ещё мгновение – и я сидела у неё на голове, на покатой серой поверхности. Хмель от слоновьего вина не проходил, всё вокруг плыло и качалось, боязно было пошевелиться – чтобы не попасть на круглый край и не соскользнуть вниз, на цементный пол ей под ноги. Мне казалось, что слониха тоже пьяна, и запросто, не от злобы, а от пьяной неуклюжести, может уронить меня на пол и наступить ногой. Я поделилась опасениями с дрессировщиком. «Нет, ей ведро вина, что человеку рюмочка. К тому же мы помогли ей стать неполной», – захихикал дрессировщик.

Потом слониха качала меня на хоботе, как на качелях, потом лукаво смотрела на меня, когда дрессировщик расхваливал мягкость слоновьего сена. Ревности со стороны слонихи как женщины я не видела, но рисковать не хотелось.