Третий мужчина занимался йогой, и поэтому у него всегда была масса всяких историй, способных изумить самую твердокаменную даму. Один из наиболее потрясающих рассказов – о том, что чтобы открылась одна из чакр, его учитель посоветовал ему сделать следующее упражнение: медленно, не спеша заглотить 5 метров бинта, а потом аккуратно его вытащить обратно. «Изо рта», – уточнял он поражённой девушке. Судя по всему, здоровье этой современной Каштанки от этой процедуры не слишком пострадало; йог утверждал, что какие-то новые удивительные ощущения. Очень мощная прочистка чакр.

Он же умел мастерски наигрывать всякие мелодии, постукивая себя кулаком по голове и щекам, меняя лишь форму ротового отверстия. Лучше всего у него получался «Танец с саблями» композитора Хачатуряна.

Четвёртый представлялся девушкам: «Я Гриф. Я люблю падаль», намекая, очевидно, на то, что падшая (девица) и падаль – однокоренные слова.

Пятый любил рассказывать страшные дорожно-транспортные истории, свидетелем которых был сам. Об этом следующее повествование.

Три девушки шли по Дворцовой площади, взявшись под руки. Была белая ночь, девушки, как и многие выпускники школ, наслаждались началом новой жизни, свободой, юностью. Ехал грузовик под мигающим жёлтым сигналом, хотел увернуться от внезапно выскочившей из-за поворота легковушки, не рассчитал, врезался в фонарный столб. «И столб упал и убил всех трёх девушек», – догадалась я. «Нет».

–Произошло вот что. Столб разломился на три равные части от удара …

–…И каждая из частей убила по девушке, – опять догадалась я.

–Нет. Все три части стали падать, и средняя часть при падении срезала голову средней девушке. Подруги сначала по инерции сделали ещё несколько шагов, держа под руки обезглавленную девушку. Потом я специально интересовался судьбой оставшихся в живых девушек. Одна из них, та, что была справа, сошла с ума. Навсегда. Подошедший милиционер взял голову девушки за волосы и поднял. Это была белая восковая маска. Всех, кто это видел, даже мужчин, пригнуло к земле от ужаса.

–Странный узор судьбы. Умереть почти как английская королева, на главной площади города, – быть обезглавленной на виду у праздной публики, поддерживаемой под руки не палачом и священником, а любимыми подругами. Как? За что? Кем была она в предыдущей жизни, может быть мужиком- палачом? А главное, участь свидетелей – зачем им дано было это видеть?

В одной семье праздновали день рождения женщины – преподавателя философии. Пришли гости – все философы тоже. И ещё одна женщина – сестра мужчины-преподавателя философии, который не смог придти, так как в этот вечер устраивал смотрины невесты. В доме была кошка с новорожденными котятами, она обосновалась с семейством прямо в шкафу с посудой, в нижней его части, в гостиной, где собирались гости.

Прозвучал очередной тост. Один из философов – по совместительству бизнесмен, который, как видно, любил вкусно поесть и выпить и ни в чём себе вообще не отказывал, произносил речь на игриво перевранном французском. При словах «культурная программа» под раскрасневшейся виновницей торжества вдруг рухнул стул – то ли подломились ножки, то ли провалилось сиденье. Гости бросились вынимать хозяйку из-под стола, поднялся гам, возгласы, но сквозь этот шум вдруг прорезался ужасный крик сестры философа-жениха. Она сидела за столом, взмахивала руками и ужасно кричала. Никто ничего понять не мог. Лишь минуту спустя выяснилось – под столом её стройные ноги в колготках рвала когтями и зубами непонятно от чего озверевшая вдруг кошка, вылезшая во время тоста из буфета.

Кошку отодрали от дамы, хозяйку вынули из стула. Даму отвели в соседнюю комнату – обрабатывать кровоточащие ноги йодом, а кошку побили и засунули в буфет к котятам.

Большинство окружило бедную даму. Все успокоились, насколько это было возможно. Прошло минут 15. Вдруг в гостиной опять раздались страшные вопли. Выяснилось, что кошка опять зверски набросилась – на этот раз на ноги маленькой дочки пострадавшей дамы. Мужчины бросились спасать девочку, и были изодраны сами. Вторая комната превратилась в перевязочный пункт. Йоду хватило на всех. Кошку с котятами изолировали в третьей комнате.

Через час после того, как все перевязанные гости успокоились и подбодрили себя напитками, муж хозяйки произносил тост. И под ним тоже проломился стул.

«Что бы эта аллегория значила?» – вот истинная задача для философов. Низвержение телесности, бунт звериного начала и вовлечение невинных свидетелей? Или что другое? Может – некое разоблачение тайны семьи? Падение жены, вызванное чрезмерной любовью к науке, чревато разгулом животных инстинктов и ведёт к падению мужа?

Один знакомый отличался голливудской улыбкой. Белые зубы, серые глаза (хорошо, что не наоборот). Хотелось ответить взаимностью, но нечем. У окружающих зубы обычно серые, жёлтые, кривые или отсутствуют на заметном месте.

Был у него друг. Он тоже всё время улыбался. Оскал его был не так ослепителен, но всё же приятен, хотя, казалось, что улыбается он не тебе, не тому, что ты такая приятная, а самому себе, даже не самому себе, приятному, а глубинам своего «я» – какой-то запретной своей зоне. Глядеть на его улыбку было даже страшновато. Смотришь на человека, говоришь с ним, а он не видит тебя – видит тайного самого себя, табуированного, и себе явно улыбается. Он жаловался – все русские такие неулыбчивые, а я всё улыбаюсь, так меня за дурака считают…

Действительно, неулыбчивого Ивана Дурака представить трудно, так же как американского президента.

И вообще, раньше люди больше улыбались. Особенно дети. У меня на коллективных детских фотографиях самые сияющие лица – в детском саду, все улыбаются и сияют, во главе с воспитательницей. Поменьше улыбка в 1 классе, хотя тоже от души. Ещё меньше – во втором и т.д. В 5-6-м –лёгкая усмешка. В 7-8-м – нет и тени улыбки. Суровое позирование. Язвительность и вызов.

Сейчас улыбка в детском саду легка и еле заметна, как раньше у детей вторых – третьих классов. Веселья и сияния стало меньше. Зато больше скепсиса и серьёзности.

Недавно я увидела удивительно радостное лицо. На детской площадке бегало и прыгало человек пятнадцать детей – от 2 до 7 лет. Одна девочка вся сияла, с красным шариком в руке. Она гоготала, прыгала от радости. Мама никак не могла её снять с горки. Я подумала, что всё же бывают ещё радостные сияющие дети. Девочка вдруг посмотрела вниз – глаза у неё были очень косые, улыбка заторможенная, движения скованные. Это была больная девочка. Но ни один здоровый ребёнок так бурно не радовался ни шарику, ни горке.

В детской больнице ужасно кричал ребёнок. Я оставила своего, спящего, подошла к палате, откуда раздавались крики. Маленький цыганёнок, семимесячный, стоял на ножках в мокрых ползунках, без распашонки, вцепившись чёрными ручками в кроватку, на шее его на бинте висела соска, и он безутешно, душераздирающе плакал. Я поменяла ему ползунки. Он опять зарыдал. Я поняла – он голоден. Медперсонала найти не удалось. В холодильнике стояли рожки с молочной смесью. Я кое-как подогрела, дала ему. Он вцепился и жадно высосал всё, как маленькое животное. Я ещё принесла. Он выпил. Я сунула ему соску в рот. Он тут же послушно лёг, свернулся калачиком и уснул. Укрыть его было нечем. У него не было простыни – одна клеёнка.

Я заглянула в соседнюю комнату. Там стояло три кроватки. На голых клеёнках, без простыней и одеял, лежали голые дети в тонких рубашонках, над ними тянуло морозом из распахнутой форточки. Я в ужасе наклонилась над кроватками. Один ребёнок был с дефектом черепа – какая-то шишка на затылке. У другого – асимметрия лица, у третьего – тоже что-то, какой-то внешний дефект. Первый ребёнок, полутора лет, Кристина Козловская, как было указано на табличке, увидела меня и улыбнулась. Она улыбалась, будто увидела солнце во тьме, или прекрасного ангела. Наверное, узник, выпущенный из темницы, меньше сияет и радуется. Она улыбалась во весь рот, показывая все свои детские зубки, по клеёнке разметались её белые волосики. Не знаю, кто ещё так радовался мне за всю мою жизнь.