– Фуух! – только на такое изречение Бингхаму и хватило оставшейся дыхалки. – Ты чего же это, кхех, кхех, делаешь, хвостатая?

Кобыла понурилась, вероятно надеясь, что хоть раскаяние спасет ее от немедленного ритуального пожирания. Может, и не спасло бы – славный своей недальновидностью Бинго мог бы и прибить сгоряча (вот нарочно прибить, чтоб пришлось обратно тащить доспехи на собственном горбу), но, на ее счастье, внимание Бинго отвлекло постороннее песнопение. Бывая по роду деятельности в лесах довольно часто, гоблин твердо знал, что подобное звуковое оформление – далеко не обычное дело. Конечно, можно порой напороться на мурлычащего под нос рассеянного охотника, а при большом везении – даже на симпатичную собирательницу грибов, но уж хоровое-то пение, да еще не абы какие посконные «люли-люли», а на иностранном языке и, похоже, с глубинным смыслом – это явление, несомненно, заслуживало рассмотрения.

– Умба зух Шао-Кан бакомба пугель чиф-батыр! – выводил могучий баритон так старательно, словно бы какое контролирующее лезвие грозило при малейшей погрешности в исполнении перекроить его в фальцет. – Махай шамбла кагирим, эхолот удум!

– Хабалах, хабалах, трампампам качуча! – поддерживал его слитный и хорошо спетый, хотя и не слишком мощный хор.

Они вообще-то пели уже какое-то время и закругляться особо не собирались[7], но в голову Бингхама такое количество незнакомых слов лезть не пожелало, так что слушать он перестал – тем более что пели совсем недалеко, чем гадать, проще пойти и посмотреть.

– Без выкрутасов мне! – предупредил Бинго лошадь, накрутил для верности ее узду на кулак и, как был тяжело пыхтящ и сиреневолиц, ломанулся через заросли на распевку. Мелькнула было мысль подобрать корягу поувесистее, благо палицу, как всегда, забыл, но тут же и прошла – личности достаточно творческие, чтобы петь в лесу, в сознании Бингхама не вписывались в образ потенциально опасных.

И надо ж было так тому совпасть, что на полянку с песнопевцами Бинго выступил в аккурат под финальную строфу гимна (сулящую Шао-Кану – кто бы знал! – суровую административную ответственность за неисполнение высказанных требований). Солист, плотный громоздкий мужчина в балахоне с капюшоном, надвинутым на лицо, к нему случился спиной, а вот дюжина разномастных человеков с капюшонами откинутыми, расположившихся по кругу, на посетителя обратили внимание сразу же. Были тут в основном старички и старушки, которым зловещести не могли придать даже застиранные черные рясы, пара прыщавых юнцов да единственная девица призывного возраста посреди круга – на ней одной вместо балахона было одеяние белое, такое же долгополое, да еще украшения... ах нет – это не украшения, это реальные веревочные путы на руках, сообразил Бинго. Девица была отменно страшна – угреватое бугристое лицо, медвежья фигура – и к тому же отрешена от мира, как бревно.

В наступившей тишине благообразный седой старец шаткой походкой, не отрывая глаз от Бингхама, придвинулся к капюшонному мужику и что-то шепнул ему на ухо. Мужик вздрогнул и поворотился, а увидав Бинго, икнул так, что аж подпрыгнул. Бинго, не сдержавшись, икнул встречно. Получилось, что вроде как поздоровались.

– Это ты? – дрогнувшим гласом вопросил предводитель культистов.

– Ясный пень, – ответил Бинго честно. – А ты кто таков?

– Твой преданный слуга, – объяснился солист дрогнувшим голосом.

– Это хорошо, – признал Бинго одобрительно. – Преданные слуги – это мне нравится. Остальные с тобой?

– Со мной, о Великий.

– И это все? Или еще есть?

– Великий! Мы подвергались гонениям!

– Бла-бла-бла, началось. – Бинго оттопырил губу и издал презрительный трескучий звук. – Можно подумать, я на курортах прохлаждался.

– Мы звали тебя год за годом!

– Ну, вы б громче орали. Ты хоть представляешь, из какой я дали приперся?

– Но мы не теряли надежды! Как завещано, каждый год мы собираемся и проводим ритуал, только вот... – культист замялся, – на общем собрании лет тридцать тому постановили проводить службу днем взамен лунной ночи.

– Это еще почему? – Бинго непонимающе нахмурился. – Совсем традиции не цените?

– Ценим, о Великий! Но ночью в лесу очень уж боязно... разбойники, воры, а то еще всякие эти... сектанты!

– А, ну это да. Зря нарываться никому не в радость. Но вот я и пришел!

– Да, вот ты и пришел! – Культист замялся. Похоже, этот момент в его культе не был жестко регламентирован – а может, он просто не вызубрил нужный параграф устава за безнадежностью. – И теперь все будет хорошо! Да?..

Настала очередь гоблина замяться.

– Ну, даже не знаю. Это ж я пришел, а не какой-нибудь там этот. От меня хорошо редко случается.

– Ну, нам будет хорошо, – поправился культист технично. – Мы же за тебя, а остальным ты сейчас же устроишь... всякое!

– За мной не заржавеет.

– Вот и отлично! Не мог бы ты начать с мельника Пархома?

Престарелые культисты оживились и зашебуршались, даже строй сломали и мелкими шажками начали приближаться к долгожданному благодетелю. Бинго, со своей стороны, начал смекать, что что-то тут не так, но что – с ходу не сообразил. То есть, конечно, сразу подумал, что его приняли не за того, но логично рассудил, что на вопрос «это ты?» даже он не мог ответить неправильно.

– Поставим мельника в очередь, – дипломатично предложил гоблин и, дабы не упускать инициативу, указал на девицу в путах: – Почему не по форме одета?

– Так это ж для тебя. – Предводитель нервно оглянулся на нарушительницу. – В полном соответствии с заветами, да... девственница для ритуальных нужд.

– Пострашнее не нашли?

– Помилуй! Девственницу в таких-то летах? Мы ж не педофилы поганые!

– Тоже верно. Ладно, давай ее сюды.

Прыщавые юнцы нервно вскинулись, да и сам старший, сколь можно было судить по выражению его капюшона, нахмурился.

– А как же это... ритуальные нужды?

– Так я ж уже пришел!

– Ну, ты-то пришел, но она ж не тебе... а для тебя! В твою, то есть, честь! Как глава общества я прямо-таки обязан это... сам!

– Хорошо устроился. – Бинго сурово свел брови. – Тебе девственница, а мне мельник Пархом? Он хоть это... симпатичный?

– Хромоног и сквернословит без устали, а еще цены на мукомольные работы сбивает.

– И не забудь, батюшка, старую дуру Ульпию! – визгливо вступила крайняя слева бабка.

– Не боись, Ульпия, не забуду.

– Тьфу ты! Да не я Ульпия! Ульпия через дом от меня живет, и кажинный раз, как меня видит или каво из внуков моих, так плюется и говорит, что мы сквернавцы, а сама молится таким идолам, что как еще лоб не разбила!

– А мне б, командир, хоть на старости лет побыть деревенским головой! – не отстал и старикан с козлиной бородкой. – Уж я научу этих халупников истинной вере!

– А мне новую лодку справить бы, совсем прохудилась!

– А моей корове бы удои повысить!

– Кормить не пробовал? – Бинго инстинктивно начал пятиться от наступающих на него широким полукольцом просителей.

– Разное пробовал, а теперь-то зачем, когда ты явился?

– А ну цыц! Тоже мне, покорные слуги! Давайте по одному! Вот ты, к примеру, – чего тебе надобно, старче?

Ткнутый наугад дедок, подслеповато трясущий головой, судорожно сглотнул.

– Смилуйся, государыня рыбка! Пуще прежнего старуха бранится!

– Его мы для ровного счета взяли, – пояснил очумевающему гоблину предводитель. – Он уж лет сорок как не в себе, с тех пор как последнее евоное корыто треснуло.

– Не везет мне со слугами, – констатировал Бинго убито. – Может, все-таки поделитесь девственницей?

– Да ну тебя, ей-богу! Весь мир у ног твоих, а ты у нас, верных последователей, норовишь последнее отобрать?

– Да пускай берет эту жирную дуру! – потребовала старушка с бусинами в седых космах. – Все б тебе, Ширак, похоть свою тешить – у самого Шао-Кана кусок изо рта норовишь выдернуть!

– Именуй меня грандмастером, старая курица!