Сколько это длилось? Тогда мне показалось, не меньше недели… Хотя сейчас я понимаю, что промедлил всего лишь мгновение — ровно столько, сколько нужно, чтобы перевести дыхание и поудобнее схватиться за рукоять топора. В следующий миг я метнул топор в его правую руку. Получилось не слишком хорошо: лезвие вошло в живую плоть наискосок и вместе с кистью руки отсекло часть предплечья. Что поделать, я не слишком искусно управляюсь с топором. Тем более что бросать мне пришлось с левой руки, на которой сохранилось всего три пальца.

Дальше я действовал, как в тумане. Просунул второй топор под запорную балку, и действуя, как рычагом, попытался приподнять толстенную перекладину. В тот миг мне показалось, что все произошло на удивление легко и быстро. Одно мучительное усилие, и балка — словно смазанная жиром — выскочила из петель. Ворота широко распахнулись, волоча за собой Обжору, все еще висевшего на приколоченной правой руке. Его левая кисть осталась на второй створке ворот. В тот миг я не задумывался, но позже понял: должно быть, сам Тор пришел мне на помощь и поделился своей немереной силищей. А как еще объяснить, что мне в одиночку удалось поднять огроменное бревно? По словам Финна, такое и двоим-то мужчинам не поднять… Так или иначе, а мышцы у меня потом болели несколько недель.

Но все это было потом, а в тот миг я ничего не ощущал. Все мое внимание было приковано к несчастному побратиму. Одной рукой я пытался как можно осторожнее вытащить гвоздь из его правой ладони, а другой поддерживал обмякшее тело Торстейна, чтобы грубый металл не разорвал в клочья его оставшуюся руку.

Я был настолько занят этим важным делом, что почти не обратил внимания на толпу, хлынувшую в раскрытые ворота. Дружинники Сигурда с криками вломились в крепость и принялись рубить и колоть врагов. Я, конечно же, все видел, но сам участия не принимал. В тот день мне никого не довелось убить. Когда с вершины крепостного вала свалился человек — совсем рядом со мной, — я даже не повернул головы в его сторону. Что мне за дело до какого-то раненого, когда на руках у меня умирает замученный побратим… К той поре мне удалось решить первоочередную задачу — вытащить гвоздь из ладони Обжоры. Но кровотечение было таким сильным, что я сразу же занялся перевязкой. Обрывком шнура я пытался перетянуть обрубок руки Торстейна, из которого фонтаном хлестала кровь. Я даже не оглянулся на человека, который стонал и корчился неподалеку. До меня не сразу дошло, что ко мне обращаются.

— Все в порядке, ярл Орм, — говорил знакомый голос. — Теперь я его заберу.

Я поднял голову и долго всматривался в мерцающее светлое пятно, прежде чем узнал лицо Торгунны. Она стояла на коленях рядом со мной и грустно улыбалась синюшными губами. От нее я узнал, что сражение закончилось.

— Я возьму его, — повторила Торгунна, и я вяло кивнул в знак согласия.

Затем поднялся и медленно побрел прочь. Кровь Обжоры Торстейна сворачивалась и подмерзала у меня на коленях.

— Отличная схватка! — провозгласил еще один знакомый голос.

Я обернулся и увидел Добрыню, который восседал на своей тощей, изнуренной лошадке. Неподалеку горделиво гарцевал юный князь. На правах победителя он производил осмотр крепости и громогласно требовал, чтобы к нему доставили подлого изменника Фарольва.

Увы, подлый изменник был мертв. Из груди у него торчал топор с длинной ручкой. Гирт так глубоко вогнал его в тело Фарольва, что Финнлейт и Глум Скулласон вдвоем едва смогли вытащить. Неподалеку я увидел Финна, он горестно склонился над телом мертвого Рунольва. В беднягу угодило сразу две стрелы — видать, лучников не сразу смогли снять с крепостного вала.

— Как мертв?! — послышался пронзительный крик Владимира. — Мы все равно посадим его на кол.

Гирт заворчал, как потревоженный медведь в берлоге.

— Он мой! Это я убил его. И он останется лежать у ног Рунольва Заячьей Губы.

Финн медленно выпрямился, словно очнувшись ото сна. Некоторое время он непонимающе моргал, затем потянулся, чтобы схватить Стейнбродира за штанину. Они так и застыли, пустыми глазами глядя на маленького князя.

Владимир сердито нахмурился. Однако затем он уловил во взгляде Финна нечто такое, что счел за благо отступиться. Я до сих пор благодарю за это всех богов. Все-таки, как ни крути, а мальчишка с четырех лет княжил в Новгороде и подчиняться чужой воле не привык. Одному Одину известно, чем бы закончился его спор с побратимами…

— Вы славно сражались, — объявил Владимир и добавил после краткого раздумья: — Я согласен, поступайте, как знаете.

— Не так уж плох этот малец, — проворчал Гирт.

Что касается Финна, он как-то сник, постарев разом на десять лет. Медленно поднялся с земли и повернулся ко мне, отряхивая снег с колен. В руке он по-прежнему сжимал зазубренный топор, в глазах плескалось отчаяние.

— Как же так, Орм? — проговорил Финн, и в голосе его звучала бессмысленная мольба. — Это же Рунольв Заячья Губа! Мы повсюду плавали вместе…

Я не нашел, что ему ответить. Да, их осталось совсем немного, наших изначальных побратимов. Едва ли наберется, чтобы управлять легким ялом… А ведь семь лет назад, когда я сопливым мальчишкой поднялся на борт «Сохатого фьордов», там была полная команда, шесть с лишним десятков человек.

— Да уж… Что и говорить, тяжела жизнь на море, — пробурчал Онунд Хнуфа, оттесняя в сторону княжеского коня.

Исландца всегда легко узнать по простодушной бесцеремонности, с какой он обращается к любому человеку, независимо от его звания и чина.

— А сейчас, ребятки, пойдемте-ка, разыщем того проклятого пса, — закончил фразу Хнуфа.

На самом деле они нас совсем не знали, эти славяне из новгородской дружины. Они видели в нас простых северных оборванцев, многие из которых в прошлом были вне закона. Для них мы были шайкой разбойников и не шли ни в какое сравнение с воинами, что все свое время тратили на совершенствование боевых навыков.

Конечно же, все они понаслышке знали о нашей победе над чешуйчатыми монстрами Малкиева, но вот в настоящем деле никогда нас не видели. Поэтому молниеносность, с которой мы захватили неприступную с виду крепость, произвела должное впечатление. И то сказать, на штурм городища мы затратили меньше времени, чем на поиски и поедание злополучного пса. А оставшиеся в живых защитники крепости до сих пор трепетали при виде суровых норманнов.

Зато местные жители остались нами довольны. Против их ожиданий, мы не бегали, как безумные, по улицам, убивая и насилуя всех подряд. Мы даже особо не грабили, чем заслужили неизбывную благодарность. И вообще, их мнение о викингах сильно улучшилось, что, впрочем, могло сослужить им плохую службу в будущем. Боюсь, в следующий раз, когда у их порога покажутся пришлые норманны, бедным жителям понадобится помощь всех богов. Если, конечно, эти норманны не будут настолько голодными и замерзшими, что предпочтут краюху хлеба в теплом углу увлекательной погоне за женскими юбками. Что касается нас, мы оказались именно такими несчастными викингами. Долгий изнурительный поход настолько истощил наши силы, что после штурма крепости мы были не способны ни на какие подвиги.

Юный Владимир настолько зауважал северян, что стал с нами отменно любезен. Сигурд — единственный человек, которому было доподлинно известно, на что способны викинги, — чувствовал себя именинником. На протяжении нескольких дней он улыбался во весь рот и что-то доказывал Добрыне. Тот слушал молча и бросал на нас оценивающие взгляды.

Все остальные — что дружинники-славяне, что бывшие хирдманны Клеркона (не говоря уж о бесправных траллах) — держались тише воды и ниже травы. Всякий раз, когда мы оказывались по соседству, от них ощутимо разило страхом — не хуже, чем дерьмом от нужника. Повсюду только и разговоров было, что о йомсвикингах. Кстати, в рассказах этих присутствовала немалая доля истины, поскольку чертовы венды с острова Волин попросту присвоили добрую половину наших историй, попутно преувеличив собственные подвиги. Так что нас вполне можно было спутать с йомскими витязями.