— Ау! Ты все еще спишь? — слышу я бодрый голос своего тюремщика.

Я молчу. Сначала он заходит на кухню, потом в комнату, где я нахожусь. Видит меня:

— Ну чего не отзываешься?

— Ты — идиот! — говорю ему я.

— Здрасьте! За что такой немилосердный вывод?

— Я думала, что ты меня запер!

— Ну ты и дура! Я же записку на кухне оставил! Что не заметила?

Захожу на кухню: на стене белый печатный лист, на котором крупно красным фломастером написано: «Не хотел тебя будить! Сейчас вернусь!»

Бьюсь об заклад, что этого послания там и в помине не было. Я же не крот слепой.

— Опять вранье? — спрашиваю его я.

— Я тебя не понимаю, — с наивным равнодушием отвечает Илья. Вываливает на стол из пакета продукты: — Будешь мне помогать? — спрашивает.

— Я готовить терпеть не могу, — бурчу я, — и вообще я домой хочу. Потом как-нибудь встретимся.

— Ну если так хочешь, — равнодушно говорит он, — не смею тебя задерживать.

Не человек, а парадокс какой-то. Ненормальный. Конечно, после таких слов — я остаюсь.

Он готовит, я смотрю. Разделывает мясо. Видит, что я наблюдаю за его действиями.

— Ты — хищница, присматриваешься ко мне, словно изучаешь мои повадки.

— Раз дело пошло на откровенность, то вот, что я скажу, — я не хищница, но я — собственница. Душевный покой по мне — быть единоличной обладательницей. Я хочу — банального! Я хочу, чтобы в меня втюрились и точка! Чтобы только в меня. Не хочу ни слышать, ни думать, ни знать о том, что на горизонте будущего либо в подвале памяти у моего избранника есть или был кто-то там.

— Милая, но ревность и тому подобные чувства — это простейшие, первобытные инстинкты. Это пережиток. Они были нужны в дикие времена, помогали выжить тогда. Сейчас же — это никчемные вещи. Руководствоваться ими при моделировании отношений, применять их в качестве оси — это глупо, при подобном раскладе ни черта хорошего у тебя не получится. Ты лишь измучаешься, лишишься многих удовольствий, предоставленных современностью.

— Посмотришь на тебя издалека, индивидуалист, копнешь глубже, так ты — зануда!

— Только не начинай заливать мне обычное женское: все мы одинаковые, одна ты не такая — особенная! Поэтому, бедняжечка, разнесчастная, никто не может тебя понять!

— Да — так оно и есть! Я — особенная, такая же, как остальные шесть миллиардов. Каждый по-своему особенный, и второго точно такого же — нет. И знаешь что, прекращай лить дешевый мед в мои уши!

Он посмотрел на меня, помолчал, потом спросил с улыбкой:

— Знаешь, кем и чем я работаю?

— Не знаю.

— Порнографом.

— Ух! До чего же мне везет по жизни!

— А что ты хотела, если ты, голубушка, только таких, мягко сказать, моральных уродов выбираешь.

— Вот это уже стандартно с твоей стороны — именно это я только и слышу ото всех подряд, кому не лень.

— Ну извини. Правда на то и есть правда, что она однобока и стандартна.

— Кто бы заливал о правде. Ты же патологический обманщик! Профессиональный лгун. Ну и каким же ты, кстати, таким порнографом работаешь? В каком жанре: «hard», «soft», «raw»?

— Raw?

— Ну да, «сырое» — порно с мясом, с мясорубкой, — объясняю ему я.

— Ну, во-первых, без иронии — я замечательный фотограф. Это раз. И именно с этого все и началось. А еще, ну тут, правда, много ума не надо: неплохо могу руководить съемочным процессом.

Я его слушаю и уже ничему не удивляюсь; а чего я, собственно говоря, хотела? Сама таких выбираю.

За время нашего диспута он вроде бы выполнил задачу минимум по приготовлению нашего обеда. Поставил мясо в духовку.

— Пойдем, — зовет меня в комнату. Достает ноутбук, включает его. — К сожалению, в порно сейчас много грязи. Насилия над личностью. И это противоречит истинной, изначальной идее порно. Потому как настоящее порно — это всегда обоюдно. Это всегда — желание. И это, только не смейся, это настоящая любовь к человеку. Это тонкая философия. Но ты поймешь.

«Наверное…» — думаю я, так и не врубаясь, на фига я слушаю эту ахинею?

Илья говорит:

— Давай, садись рядом.

Положив пальцы на встроенную в ноутбуке мышку, он листает фотографии:

— Смотри. Видишь это: неописуемая красота. По краям — словно черное, изжеванное кружево, внутри — ярко-розовая. Это пизда вот этой мулатки, — показывает мне ее в полный рост.

— Симпатичная деваха, — комментирую я.

— Так вот, — продолжает Илья, — порно — это единственная отрасль бизнеса, которая любит человека. Любит и принимает его таковым, каков он есть, без прикрас. Любит вместе с пороками и изъянами. Вместе со всеми скрытыми внутренностями. И тут в отличие, допустим, от пресловутого модельного бизнеса, нет каких-либо узких рамок. Пресловутых критериев. Здесь нет кем-то придуманных однотипных стандартов. Настоящему порно человек интересен именно таким, каким он создан: пухленькая ли ты, длинная, худая, плоская ли у тебя грудь, маленький пенис, большой, несимметричные половые губы, выпирающий клитор… вкусы у всех разные. Возбуждаются и дрочат на разных. Потому в порно живет заложенный свыше, заложенный Космосом смысл. Порно — это живая иллюстрация мысли Борхеса: «Красота мира скрыта не в идеальных пропорциях, а в его многообразии».

— Ну ты… — У меня нет слов.

— Не кипятись. Вот тебе — конкретно: рассматривая эту мулатку — девочка эта, красоты неидеальной. Но она хочет себя проявить. В ней, как во всякой женщине, скрывается актриса, но, увы, для профессоров, завзятых театралов она недостаточно эмоциональна, для всяких там модельных дел недостаточна высока и вообще конкуренция, сама понимаешь, признанных красавиц, априори, должно быть немного, а то, во-первых, и денег на них не хватит, и вообще, какая она после этого красавица, если их пруд пруди, но это демагогия, возвращаюсь к конкретике. Именно мои снимки дали этой девочке, нет, не деньги, я заплатил ей мало, но именно мои порноснимки и доставили ей удовольствие во время съемки, дали возможность выпустить свои потаенные желания наружу, почувствовать себя королевой, и самое главное, что ее — принимают любой. Что любуются именно ею. Ее асимметричными, остроконечными грудками, ее пиздой, ее втянутым анусом.

То ли голая мулатка, то ли уверенность и спокойствие и главное — действительно неподдельная любовь Ильи к делу, которым он занимается, действуют на меня умиротворяющее. И одновременно я испытываю сладкую волну возбуждения. В конце концов, гораздо аморальнее изо дня в день выполнять что-то скучное, серое. Быть подчиненным изначально бездушному, не несущему никакой радости делу. Быть рабом конторы. Отдавая безличному делу свои силы, свой разум, тратить свое время и думать, что выполняешь, что-то важное, не задумываясь о том, что если это никчемное дело исчезнет — никто от этого не пострадает.

— Порно любит человека, — тихим голосом повторяю я, загипнотизированный кролик. — А как же мораль?

— Мораль, нравственность — разве есть что-либо более гнусное? Мораль — это лишь способ, метод умыкнуть. Упрекнуть. Заиметь превосходство. Так просто поставить клеймо: да она — шлюха. Потерянная репутация. Сегодня, конечно, не так, но все равно имеет некоторую силу. Хотя что преступного в том, что она или он полизали чужой хуй, понюхали другую пизду.

— Действительно! Делов-то!

— Я не знаю, что более извращенное: оргия или ее публичное обличение. Оргия происходит в атмосфере, когда к ней — готовы. Чувства обострены, возбужденное тело реагирует на прикосновения иначе. Зрение, обоняние, вкус — все настроено на определенную волну. А когда обличитель показывает данные пороки, он врывается с этой информацией к душам и телам, врывается в бытовую атмосферу к неподготовленным, и это — настоящее насилие. Мораль — всего лишь бич, при помощи которого можно унизить и на фоне поверженного самому возвыситься. Что такого запретного в пределах жизни может произойти, чего не может вынести тело? Тело, которое никогда не лжет, никогда ничего не прячет, отражает все движения души. Страх, ужас, ты думаешь, что ты все это — удачно скрываешь. И ты думаешь, что тебе это удается. Но при этом ты вся на виду. Обнаженная, даже скрытая одеждой. Твоя одежда — это код. Шифр, послание, которые ты адресуешь внешнему миру. Посмотри на себя, как ты ходишь?