Оказавшись на улице, глотнула морозного воздуха и непоследовательно заявила:

— Я гений… Надо же такому случиться! И что теперь с этим делать?

— Как ты?

Женя не сразу ответила на его вопрос. Ей было странно. Как будто она сейчас узнала что-то важное, и еще — ее жизнь и в самом деле теперь станет другой.

Изменилась…

Только теперь все изменилось в лучшую сторону.

— Нормально, — ответила она, отчего-то боясь сказать даже ему правду. — Немного странно звучат слова… Надо привыкнуть, да?

— Надо, — серьезно кивнул он и взял ее ладонь в свою. Бережно притянул к губам и поцеловал. Или — согрел своим дыханием…

Женя улыбнулась.

— Я еще день назад была самым несчастным на свете человеком, — сообщила она. — И вот — все теперь выглядит по-другому… Как будто нет в жизни большего счастья, чем потерять того, кто казался тебе необходимым, как воздух!

Ей показалось, что его лицо помрачнело, и она испугалась.

— Я говорю не о тебе, — торопливо заговорила она. — О своем бывшем муже…

Наверное, ей все-таки показалось, потому что теперь он был совершенно спокоен и улыбался.

— Кстати, ты не рассказывала, что у вас там произошло…

— Слишком тривиально, — нехотя ответила она. — Даже рассказывать не хочется. Стыдно как-то. Дурацкая история, правда!

— И все-таки?

— Он мне изменил, — вздохнула она. — Я думала, что умру. Я даже умирала — четыре дня. А потом справилась. Мне помог мой кот. Понимаешь, человек может позволить себе умереть, если он никому не нужен… А если ты знаешь, что беспомощное животное, целиком зависящее от твоей воли, останется без поддержки… Так что я встала, встряхнулась и взяла себя в руки.

Он молчал.

— Ты считаешь, это ужасно глупо? — спросила она тихо. — Остаться жить из-за какого-то кота?

— Нет, — покачал он головой. — Когда-то я и сам остался жить из-за кота… Хотя тогда мне казалось, что нет выхода лучше, чем сесть за руль, врубить самую последнюю скорость и помчаться по ночному шоссе в смерть… Но тоже не с кем было оставить кота. Он-то не был ни в чем виноват. Я уже стоял одетый и вдруг понял — он же останется один и никто не даст ему еды и не приласкает… То есть он будет умирать тут один, и я буду в этом виноват. И я остался…

Снег падал медленно, и все, что они сейчас говорили друг другу, было, несомненно, важно. Это было… Женя задумалась немного, подыскивая определение — объяснение в любви? Взаимопроникновение? Одна душа прикасалась к другой душе — нежно, одним дыханием, и казалось, что нет ничего важнее…

Когда тело касается тела — это тоже электрический разряд, кто же спорит? Но это все равно тела, величина непостоянная, одежда для души.

А когда душа прикасается к другой душе, да еще принимает ее в себя — может быть, это и зовется любовью?

С Панкратовым ничего подобного не было. С ним вообще так не было. И не могло быть — потому что каждое тело охраняло от проникновения вверенную территорию души с упорством пограничника. Тело было главным. Тело торчало во главе угла, и душа была обязана приноравливаться к пожеланиям и требованиям тела. Даже то, что Жене нравилось гулять вдвоем с Панкратовым и все оборачивались, улыбались — потому что их тела подходили друг другу, были красивыми, молодыми и… самонадеянными. Они просто демонстрировали собственное маленькое счастье.

А оно было, счастье-то?

Сейчас Женя начала в этом сомневаться. Ибо бедный не разумеет, сколь он беден. Несчастный, не вкусивший истинного счастья, наивно полагает себя великим счастливцем, так же точно как бедняк, ослепленный видом своих заветных сундуков с сокровищами, полагает, что он и есть богач.

На самом же деле одно только и есть на белом свете сокровище, от которого зависит все.

Душа.

Сейчас по улице шла не Женя. Не Александр. Нет, это не они шли, держась за руки, как подростки, впервые ощутившие, что с ними происходит нечто важное, может быть, самое важное в жизни, и надо сберечь хотя бы воспоминания об этом, если уж не удастся, сберечь все.

Это шли их души.

Поэтому и снег казался великим чудом, и улица, спускавшаяся мимо домиков-развалюх, казалась сказочной, и мир вокруг улыбался…

И расставаться было бы сейчас самым большим недоразумением, подумала Женя. И добавила про себя — только ведь все равно придется расстаться.

Она вспомнила, что Ольга не знает, где она, куда она пропала.

И Кот тоже не знает.

Вдруг он подумает, что она тоже бросила его, как прежний хозяин?

Или — умерла?

Он остановился, закинул голову, и тихо проговорил:

— «И я острый меч выхватил, что висел у меня на бедре, сел рядом и к пропасти не подпускал ни одну из теней, крови чтоб не напились прежде, чем я у пророков спрошу…»

— Что это?

Женя подошла к нему, положив руку на плечо. И от этого прикосновения вдруг передалась ей его боль. Стала ее. «Как кровь перетекла», — подумала Женя.

— Так. Один стих. «Когда уж принес я обеты и мольбы, когда помолился миру мертвых, то овцу и овна над пропастью этой заклал… Черная кровь потекла, и тогда снизу начали из Эреба души слетаться покойных людей: невесты, юноши, с ними долготерпеливые старцы, нежные девушки — все собрались после недавних печалей и скорбей…»

Он замолчал. «Мне уже, как Петкутину в книге, сейчас привидится тень Тани…»

А Женя задумчиво повторила последние слова вслед за ним, как эхо, и ей показалось, что небо покрылось мглистой пеленой и снег пошел сильнее.

— А дальше?

Он очнулся.

— Что — дальше?

— Дальше, — попросила Женя.

— Зачем трогать тени?

— Чтобы спросить у них, — чего они хотят. Почему они не дают нам быть счастливыми.

Он вздохнул и прочел дальше:

— «Многие те, которых когда-то пронзили меднокованные копья, с окровавленным оружием были, с которым некогда пали в борьбе, возле пропасти этой со всех сторон собрались с воплями, криком, а я побледнел, и объял меня страх… И я острый меч выхватил, что висел у меня на бедре, сел рядом и к пропасти не подпускал ни одну из теней, крови чтоб не напились прежде, чем я у пророков спрошу…»

И она вдруг испугалась и, подобно Павичевой Калине, вскрикнула:

— Не вызывай мертвых! Не вызывай — они могут прийти…

«Они не уходили», — хотел ответить он, но сдержался.

Зачем ее пугать?

Только прижал ее к себе — так сильно, как только мог. Чтобы никто не мог отнять ее у него…

«Моя последняя надежда на спасение, — пришло ему в голову. — Моя последняя надежда, что я суме выжить и остаться собой».

От того, что шел снег и небо было свинцовым, Игорю показалось, что прошел целый день. Скоро начнутся сумерки…

Он вышел на улицу и остановился, чтобы закурить сигарету. Ему было необходимо привести в порядок мысли. Чувства. Эмоции.

«Какая она странная, эта Ирина, — думал он. — С одной стороны, кажется, что она сильная, уверенная в себе. И вообще — акула. А с другой — запутавшийся ребенок. Наворотил дел, напроказил — и теперь не знает, что ему делать. Забрел в темный лес, а выбраться как — не знает».

Он пока не мог даже решить для себя вопрос о ее причастности. Когда они начали говорить о Костике, например… Сначала был всплеск эмоций, искренние, безудержные слезы. «Это мой муж, — прошептала она и тут же прибавила: — Бывший…» А потом она успокоилась, и снова стала жесткой и насмешливой. Как будто уже забыла про свалившееся на нее горе.

Непонятная особа, что и говорить!

Но хороша, необыкновенно хороша! Таких красоток раньше Игорь видел только на картинках в глянцевых журналах. «В конце концов, быть такой красивой тоже надо уметь…»

Сигарета намокла, и он выкинул ее. Свое назначение она не выполнила — мысли так и остались сумбурными, и еще — он дико замерз…

Когда она вообще закончится, эта чертова зима?

Поежился, спрятал нос в воротник куртки. И тут же присвистнул…

Прямо к подъезду дома, где жила эта «небесная красавица», подъехала машина. Из машины вылез Катков. Собственной персоной.