– Все бы хорошо, да одно мешает, – произнес он. – У меня уже назначено свидание.

Брюнетка не скрыла досады.

– К больному приятелю спешите? – усмехнулась она.

– Нет, честное слово, у меня и вправду назначено свидание… – запинаясь проговорил он, – с… с одной девушкой.

– Надуваете небось? – серьезно спросила она.

Он посмотрел ей прямо в глаза и ответил:

– Нет, я не вру. Но отчего бы нам не встретиться в другой раз? Вы мне еще не сказали, как вас зовут. И где вы живете?

– Лиззи, – ответила она, смягчившись; рука ее сжимала его локоть, и она слегка прижалась к нему всем телом. – Лиззи Конолли, а живу я на углу Пятой и Маркет-стрит.

Поговорив с ними еще несколько минут, он простился. Но домой пошел не сразу. Сначала он направился к своему обычному наблюдательному пункту. Стоя там, он взглянул на окно второго этажа и прошептал:

– Это было свидание с тобой, Рут, я сохранил этот час для тебя!

Со дня первой встречи Мартина с Рут Морз прошла целая неделя, во время которой он запоем читал. Пойти к ней он все еще не решался. Несколько раз собирался с духом, но затем его охватывали сомнения, и вся решимость исчезала. Он не знал, когда ему лучше всего явиться к ней, посоветоваться было не с кем, а он боялся совершить непоправимую ошибку. Теперь, когда он разошелся со своими старыми товарищами и отказался от прежнего образа жизни, ему не оставалось другого занятия, кроме чтения: новых знакомств он не завел. Он читал целыми днями и вконец испортил бы себе зрение, не будь у него таких хороших глаз и такого здорового организма, а ум его представлял собой девственную, не истощенную отвлеченным мышлением и книжной премудростью почву, благодатную для посева. Свежий мозг с жадностью впитывал из книг знания и уже не выпускал их.

К концу недели Мартину показалось, что он прожил за это время несколько веков – так далеко он ушел от прежней жизни, от прежнего мировоззрения. Но ему существенно мешал недостаток элементарных знаний. Подчас он брался за книги, требовавшие продолжительной специальной подготовки. Иногда он начинал читать какое-нибудь устаревшее философское сочинение, а через день хватался за ультрасовременные философские системы. В результате у него в голове был сплошной сумбур и хаос. То же вышло и с политической экономией. На одной и той же полке в библиотеке он нашел Карла Маркса, Рикардо, Адама Смита и Милля. Отвлеченные формулы одного противоречили взглядам другого. Мартин был сбит с толку, но все же хотел во что бы то ни стало узнать истину. Он сразу заинтересовался и политической экономией, и вопросами промышленности, и политикой. Как-то раз, проходя через парк городской ратуши, он заметил группу людей, среди них стояло человек шесть. Лица у них раскраснелись и они, сильно повышая голос, о чем-то переговаривались. Он присоединился к слушателям и услыхал из уст этих народных философов новый, чуждый ему язык. Из них один был бродяга, второй – рабочий-агитатор, третий – студент-юрист, а трое остальных были ораторы из рабочих. Здесь впервые Мартин услыхал о социализме, об анархизме, о едином народе и узнал, что существуют враждующие между собой социальные теории. Он услышал кучу новых для него социальных терминов из области, которой не касались немногие прочитанные им книги. Он не мог полностью следить за спором, а только строил предположения, догадывался об идеях, облеченных в столь странные выражения. Выступил черноглазый лакей из ресторана – теософ, затем пекарь, член профсоюза, агностик, какой-то старик, озадачивший всех собеседников проповедью странной философии, гласившей, что «все существующее – справедливо», и второй старик, произнесший длинную речь о космосе, об атоме-отце и об атоме-матери.

Простояв там несколько часов, Мартин Иден с полным сумбуром в голове отправился в библиотеку. Там он отыскал значения дюжины непонятных ему слов. Уходя, он унес под мышкой четыре книги: «Тайная доктрина Блаватской», «Прогресс и нищета», «Квинтэссенция социализма» и «Война религии и науки». К несчастью, он начал с «Тайной доктрины». На каждой строчке встречались многосложные, непонятные слова. Он читал, сидя на кровати, и заглядывал в словарь чаще, чем в книгу. Новых слов было такое множество, что он постоянно забывал их значение, и вынужден был по нескольку раз прибегать к словарю, когда одно и то же слово встречалось еще и еще. Он решил записывать слова в записную книжку и исписывал страницу за страницей. И все-таки ничего не понимал. Он читал до трех часов ночи, в голове у него все перемешалось, но он так и не уловил ни одной существенной мысли. Он поднял глаза; ему показалось, что комната шатается, качается и ныряет, точно корабль в море. Тогда он швырнул «Тайную доктрину» через всю комнату, крепко выругался, потушил газ и улегся спать. Не повезло ему и с остальными тремя сочинениями. Происходило это вовсе не потому, что мозг его был чересчур слабым или неспособным к отвлеченному мышлению; будь у Мартина соответствующая подготовка и побогаче словарный запас, он бы свободно усвоил все мысли автора. Он сам об этом догадывался и даже решил было некоторое время ничего, кроме словаря, не читать, пока не выучит его наизусть.

Утешением ему служила поэзия; он прочел за это время множество стихов. Больше других ему нравились поэты простые, которых он легче понимал. Он любил красоту – и здесь он находил ее. Поэзия, как и музыка, сильно действовала на него; хотя он сам этого не сознавал, но он подготавливал свой мозг для будущей, более сложной работы. Ум его был подобен белому листу бумаги, и потому многие стихи из понравившихся ему поэтов запечатлевались, строка за строкой, в его мозгу. Вскоре он с наслаждением начал декламировать вслух или вполголоса прекрасные, музыкальные стихотворения, которые он заучил. Как-то раз он случайно наткнулся на «Классические мифы» Гэйли и «Мифический век» Булфинча, стоявшие рядом на полке. Книги эти пролили яркий свет на темноту его невежества, и он продолжал с еще большей жадностью поглощать стихи.

Мартин так часто приходил в библиотеку, что сидевший за конторкой человек стал очень приветлив с ним и всегда кивал ему, улыбаясь, когда он уходил. Это придало Мартину духу решиться на смелый шаг. Однажды, взяв несколько книг на дом, когда библиотекарь ставил штемпель на его карточки, он пробормотал:

– Мне очень хотелось бы спросить у вас одну вещь.

Библиотекарь улыбнулся и приготовился слушать.

– Если вы познакомились с молодой леди и она пригласила вас зайти, то через сколько времени вы можете это сделать?

Мартин почувствовал, что его прошиб пот от напряжения: рубашка прилипла к телу.

– Я думаю, в любое время, – ответил тот.

– Да тут, видите, другое дело, – возразил Мартин. – Она… Я… понимаете, я могу не застать ее. Она учится в университете.

– Тогда зайдите в другой раз.

– Да я не то хотел сказать, – запинаясь, произнес Мартин и решил объясниться начистую. – Я человек простой и в обществе бывать не привычный. А эта девушка совсем не то, что я… Вы меня, наверное, большим дураком считаете, – вдруг добавил он.

– Да нет, уверяю вас, нисколько, – запротестовал тот. – Правда, ваш вопрос несколько вне сферы компетенции справочного отдела, но я очень рад быть вам полезным.

Мартин с восхищением взглянул на него.

– Эх, кабы я умел так шпарить – вот было бы здорово!

– Виноват?..

– Я хочу сказать, что если бы я мог говорить, как вы – так свободно и вежливо и все такое…

– А! – воскликнул библиотекарь, наконец поняв.

– В какое время лучше всего прийти? Днем – пораньше, до обеда? Или вечером? Или в воскресенье?

– Вот что, – сказал с улыбкой библиотекарь, – позвоните ей по телефону и спросите ее.

– Я так и сделаю, – сказал Мартин, собирая книги и поворачиваясь, чтобы уходить. Вдруг он остановился и спросил: – Когда вы разговариваете с леди, ну, положим, с какой-нибудь мисс Лиззи Смит, как следует ее называть – мисс Лиззи или мисс Смит?