Как-то раз он отправился в театр в слабой надежде, что случайно увидит ее там. И действительно, он увидел ее со своего места на балконе второго ряда. Она шла по боковому проходу, с ней были Артур и незнакомый ему молодой человек в пенсне, с густой шапкой волос; при виде его Мартин мгновенно почувствовал укол ревности, затем увидел, что она заняла место в партере, – и больше в этот вечер почти не видел ее: только издали белели ее стройные плечи и сияли бледно-золотистые волосы. Но не он один оглядывал все вокруг: впереди него, немного в стороне, сидели две молодые девушки, посматривавшие на него с улыбкой. Мартин всегда отличался общительностью. Он никогда не любил осаживать людей. В прежние времена он улыбнулся бы девушкам в ответ, а затем пошел бы и дальше, чтобы вызвать у них улыбку. Но теперь было иначе. Правда, он раз улыбнулся девушкам, но затем отвернулся и нарочно прекратил глядеть в ту сторону. Потом он как-то забыл о них и, случайно взглянув, заметил, что они продолжают ему улыбаться. Разумеется, он не мог полностью переродиться в один день и избавиться от своей природной приветливости: он дружелюбно, тепло улыбнулся девушкам. Вся эта история была для него не нова. Он видел, что по-прежнему к нему тянутся женщины. Но теперь все изменилось. Там, внизу, в партере, сидела единственная женщина, которая для него существовала в мире, совершенно не похожая – до ужаса не похожая – на этих двух девушек его класса, к которым теперь он мог почувствовать лишь жалость. Он от души желал, чтобы они обладали хоть малой долей ее нравственных качеств и красоты, и ни за что в мире не позволил бы себе их оскорбить. Наоборот, он был польщен их заигрыванием и даже испытывал угрызения совести за то, что допустил его. Он сознавал, что, принадлежи он к тому же обществу, что и Рут, эти девушки не старались бы завязать с ним знакомства, и с каждым взглядом, брошенным ими в его сторону, он все сильнее и сильнее чувствовал, как его тянет вниз, как его опять старается засосать прежняя жизнь.

Еще раньше чем опустился занавес, он покинул свое место, надеясь увидеть ее у выхода. На тротуаре у театра всегда собиралась группа мужчин; он может пониже надвинуть кепку и спрятаться за чьей-нибудь спиной, чтобы она его не узнала. Одним из первых он вышел из театра, но не успел занять удобное место на тротуаре, как из дверей вышли девушки. Он понял, что они ищут его, и в это мгновение готов был проклясть свою привлекательность. Девушки как бы случайно пересекли тротуар, приближаясь к нему, и он понял, что они заметили его. Они замедлили шаг и вместе с толпой прошли мимо. Одна из них слегка толкнула его и сделала вид, что тут только заметила его. Это была стройная брюнетка с черными вызывающими глазами. В них искрился смех, и он улыбнулся в ответ.

– Наше вам! – сказал он.

Это восклицание машинально вырвалось у него: ему так часто приходилось его произносить при подобных встречах. Он не мог промолчать – его широкая натура и доброта не позволяли ему этого. Черноглазая девушка приветствовала его улыбкой, в которой выражалось удовольствие; по-видимому, она собиралась остановиться. Подруга ее, шедшая с ней под руку, захихикала и тоже замедлила шаг. Мартин начал быстро соображать. Нельзя допустить, чтобы Рут, выходя, увидела его в этой компании. Он спокойно повернулся и пошел рядом с черноглазой. Он не испытывал ни малейшей неловкости и сразу нашел, о чем заговорить. Тут он чувствовал себя как дома: он всегда был мастером вести пересыпанный остротами и жаргонными словечками разговор, обычно служащий предисловием к быстро завязываемому знакомству. На углу, когда большая часть толпы направилась на главную улицу, он хотел свернуть в сторону. Но черноглазая уцепилась за его руку и пошла за ним, увлекая за собой подругу.

– Стойте-ка, Билл! Куда это вас понесло? Вы что же это – так сразу хотите бросить нас?

Он остановился и, засмеявшись, обернулся к ним. Позади них, при свете фонарей, двигалась толпа. Там же, где стоял он, было не так светло: он, быть может, увидит ее, когда она будет идти мимо. Она непременно пройдет здесь – эта улица ведет к ее дому.

– Как ее зовут? – спросил он у хихикающей девушки, кивнув на черноглазую.

– Спросите сами, – засмеялась та в ответ.

– Ну, так как же? – спросил он, оборачиваясь к первой.

– Вы мне еще своего имени не назвали, – ответила та.

– Да ведь вы и не спрашивали, – отозвался он, улыбаясь. – Кроме того, вы с первого маху угадали: меня и вправду зовут Билл.

– Да ну вас! – Она взглянула ему в глаза со страстным, вызывающим выражением. – Скажите как? Только правду!

Она опять посмотрела на него. В этом взгляде отразилось все красноречие бесчисленных поколений женщин, существовавших с незапамятных времен. Он как бы случайно смерил ее взглядом и понял, что, сделав первый шаг, она начнет отступать, притворяясь скромной и стыдливой по мере того как будет расти его смелость; но стоит ему оробеть, как она тотчас же переменит тактику. А ведь он был мужчиной: его тянуло к ней, и он чувствовал себя польщенным ее вниманием. Ах, как хорошо он знал женщин – знал их всех насквозь! Они за скудное жалованье гнут спину на тяжелой работе и гнушаются продавать себя ради более легкой жизни, но при этом в них живет страстная жажда урвать хотя бы крупицу счастья, которое украсило бы их однообразную, как пустыня, жизнь. Впереди у них или унылое существование, полное бесконечного труда, или же мрачная, еще худшая бездна, к которой ведет более короткий, но зато лучше оплачиваемый путь.

– Билл, – ответил он, кивая головой. – Право же, Билл.

– Кроме шуток? – спросила она.

– Вовсе он не Билл! – вмешалась в разговор вторая.

– А вы почем знаете? – спросил он. – Ведь вы меня никогда раньше и в глаза не видали.

– Да я и без того знаю, что вы врете, – был ответ.

– Нет, правда, Билл, как вас зовут? – спросила первая.

– Пусть уж будет Билл, – признался он в обмане.

Она схватила его за локоть и игриво потрясла его.

– А ведь я так и знала, что вы врете, но вы мне все равно нравитесь.

Он взял ее ищущую руку и нащупал на ладони такие знакомые шрамы и порезы.

– Давно ушли с консервной фабрики? – спросил он.

– Откуда вы знаете?

– Батюшки, да он хиромант! – хором воскликнули девушки.

Но пока он болтал с ними о разных глупостях, которыми только и могут обмениваться примитивные люди, перед его мысленным взором вставали полки в библиотеке, заполненные мудростью веков. Он горько усмехнулся несоответствию между видением и действительностью, и его охватило сомнение. Но ни эти мысли, ни болтовня не мешали ему следить за толпой, расходившейся из театра: вдруг при свете фонаря он увидел ее! Она шла между братом и незнакомым молодым человеком в пенсне. Сердце Мартина перестало биться. Как долго он ждал этой минуты! Он успел заметить, что ее царственная головка была покрыта чем-то легким и пушистым, он уловил изящные очертания ее закутанной фигурки, грациозность ее походки, прелесть ручки, подбиравшей платье. А затем она исчезла, и он остался один с фабричными работницами и смотрел на их дешевые претенциозные платья, свидетельствовавшие о жалких усилиях соблюдать чистоту и аккуратность, на безвкусные ленты и дешевые колечки на пальцах. Он почувствовал, что его дергают за руку, и услыхал чей-то голос:

– Проснитесь, Билл! Что с вами?

– Что вы сказали? – спросил он.

– Ах, ничего, – ответила брюнетка, тряхнув головой, – я только подумала…

– Ну?

– Ну, я говорила, что недурно было бы найти еще одного из ваших знакомых… для нее, – она указала на подругу, – и пойти куда-нибудь поесть мороженого или выпить кофе или еще чего-нибудь.

Ему стало противно. Слишком уж резок был переход от Рут к ним. Рядом с вызывающим, смелым взглядом темных глаз брюнетки ему почудились ясные, лучезарные глаза Рут, глаза святой, сиявшие чистотой. К нему пришло сознание собственной силы. Ведь он был выше всего этого. Жизнь для него имела более глубокий смысл, чем для этих девушек, мечты которых не шли дальше мороженого и кавалеров. Он вспомнил, что у него всю жизнь были тайные желания. Он пробовал делиться ими с другими, но ни разу он еще не встретил ни женщины, ни мужчины, которые смогли бы его понять. Сколько ни старался, он только приводил собеседников в недоумение. А если его мысли были недоступны для них, значит, он духовно перерос их. Он чувствовал в себе силу и сжал кулаки. Раз ему было дано видеть в жизни более глубокий смысл, он должен сделать усилие, чтобы добиться от нее большего; но женщина, стоявшая перед ним, ничего не могла дать ему. Ее вызывающие черные глаза не могли ему ничего дать. Он знал, что скрывается за ними, – мечты о мороженом и еще о чем-то. Зато те – глаза святой – сулили ему все, что он хотел, и еще многое, неведомое ему. Они говорили ему о книгах и картинах, о красоте мира, обо всех тонкостях культурной жизни. Он хорошо видел все, что происходило в головке брюнетки. Ее мысли и желания были ему понятны, как часовой механизм, в котором просматривалась работа всех колесиков. В глазах этой женщины светилась жажда низменных наслаждений, мысль о которых давила его и пределом которых была могила. А те глаза святой были полны тайны, невообразимо чудесной, и говорили о вечной жизни. В них он видел отражение ее души, благодаря им он познал и собственную душу.