— Этого не повторится! Слишком страшно выпускать такое чудовище в мир.

— Ладно, — дракончик уже сидел рядом, на аккуратно свернутом хвостике, и поблескивая черными глазками, наблюдал за человеком, — Мне интересно тебя читать, у тебя очень странный дом.

— Что в нем странного, дом как дом.

— Странный. Я не понимаю, как можно постоянно жить, там где с неба очень часто течет вода. Вода — это враг. Даже ветер не может причинить столько бед, как вода. Хотя зимой мне бы у тебя понравилось.

— Почему?

— Когда холодно, лучше думается. Хорошо думать ночью. Днем, я — тугодум. Впрочем, и ты не лучше. — Смех дракончика поднял в воздух песчинки, и заставил закружиться их в радостном танце. Человек улыбнулся, ему было хорошо сидеть в тени под навесом из зеркальной пленки, беседовать с невозможным, и не думать о далекой, мучительной дороге.

— Не переживай, — Песок прочитал мысли, — Как я очень давно прочитал у одного человека: «Есть время для каждой вещи».

Пилот изумленно посмотрел на дракона, он кстати подрос, за время разговора:

— Ты читал библию?

— Я же тебе говорил, я читаю людей! А вот, что читают они, я не спрашиваю. Ты — первый, с кем я говорю.

— Почему? Я здесь совершенно случайно. Предложили контракт на лётную работу, я специально обговорил что воевать не буду, но вот попался.

— Ты слишком странен для меня. И ты много знаешь. Давай я тебя буду спрашивать, а ты отвечать. В твоих мыслях очень трудно разобраться.

Ночь, как всегда, упала на пустыню мгновенно. Темная бархатная чернота, с яркими бриллиантами звезд сменила блеклое покрывало солнца, добавив жару в спор двух собеседников. Голубой огонек таблетки сухого горючего только подчеркивал тьму, но блестящие желтые отблески глаз не отрывались от горячившегося человека.

— Ну пойми, ты же можешь помочь человечеству!

— Чем? — лениво спросил дракон, — И главное, зачем?

— Ну хотя бы, тем, чтобы прекратить эту никому не нужную войну. А зачем, ну неужели тебе не противно, когда твою плоть терзают взрывы, и гусеницы танков?

— Мне это безразлично. — Дракон грациозно потянулся, заставив искорки пробежать по своему телу. — Если вы не будете больше взрывать эту свою бомбу, то остальное, для меня пустяк. А помогать человечеству — мне же будет хуже. Ты же сам рассказал, как вы уничтожаете пустыню. Зачем мне убивать себя? Не проще ли убить вас? Человек он такой хрупкий, ему так много надо. А ведь я могу и так…

Звёзды исчезли. Ближайшая дюна вдруг превратилась в стену песка, и угрожающе нависла над огоньком. Но пилот только устало отмахнулся:

— Ты не понимаешь. Сила ради силы, это путь в никуда. Зачем нужно всемогущество, зачем жить только для себя? Жить надо ради кого-то. Потому что когда ты останешься в одиночестве, тебе вновь захочется уснуть, и незаметно сон перейдёт в смерть. Потому что нет смысла просыпаться, чтобы понять, что ты остался один.

Человек замолчал, потом чертыхнулся, и быстро снял с плитки выкипающую кружку.

— Да успокойся ты, я умею быть благодарным. Не тревожься ни о чем, утром ты будешь на месте. Но у нас только ночь, расскажи мне еще о мире, и о звездах. И я буду думать.

— Я уже устал, почему ты просто не прочитаешь мои мысли и воспоминания?

— Мне неохота разбираться в твоих путаных мыслях, — Дракон зевнул, пародируя пилота, — И есть у тебя в голове укромный уголок, куда мне хода нет. Расскажи.

Человек задумался, рассказать? Но как можно выразить в словах, нежную боль первой любви, трепет поцелуя, боготворчества в первом слиянии с любимой. Как облечь в звуки, тревогу ожидания, невобразимую радость от улыбки твоего ребенка, первобытную ярость на мир, который посмел причинить боль его ненаглядным, и несокрушимую уверенность в том, что только он сможет защитить свой мир. Тишина легла на барханы, смолк даже вечный странник, ветер.

— Теперь спи, человек. Ты дал мне самое драгоценное, ты дал понимание, и повод подумать.

И над темнеющими в ночи барханами замурлыкал ветер, напевая колыбельную пустыни. В унисон ветру звучал песок, мягко подпевая своим шелестом. И песня песчаного дракона была колыбельной для уставшего человека.

Рядовой бронепехоты был растерян и напуган, обнаружив во время обхода периметра этого, явно с неба свалившегося, человека. Но, в лучах восходящего солнца нашивки были четко видны, так что рядовой стрелять не стал. Вернее, строго по уставу выстрелил в воздух, вызывая старшего. Подоспевший патруль быстро доставил человека в госпиталь, а когда он пришел в себя, то уже дожидавшийся этого, офицер схватил флэшку, сунул индефикатор для сличения радужки и голоса, а потом убежал, оставив пилота в уютной прохладе палаты. Вечером госпиталь посетил командующий. Он торжественно вручил пилоту орден королевства, и объявил, что по медицинским показателям контракт считается расторгнутым. Впрочем, пилюля была подслащена чеком на оставшуюся сумму, и билетом на самолет до родины.

— За героизм, — объяснил адъютант, подавая на подпись документы. Человек не возражал, главное деньги, столь необходимые для оплаты лечения дочери были получены. Здесь его уже ничего не держало.

Ясным зимним днем мужчина шел по улице небольшого городка, бережно держа за руку закутанную в сто одежек, девочку. Та весело щебетала о своих, ну очень важных, делах, и решающих встречах. Уже войдя во двор, она остановилась, и подняла глаза на отца:

— Папа, скажи честное слово, что никому не расскажешь.

— Честное слово! — послушно ответил человек.

— У меня есть дракончик! Он совсем маленький, ты не беспокойся, он очень добрый, хотя совсем не ест мороженное! Он в нашей песочнице живет, и со мной играет.

Человек в тревоге схватил свое сокровище на руки, и несмело подошел к скромному сооружению из нескольких досок. Уже возле песочницы он вдруг ступил на раскатанную «скользянку», и на долю секунды ощутил понимание скорого падения. Но из лежащей кучки песка стремительно вылетел жгут и рассыпался на лёд. Потом под грибком закачалась драконья голова, и в голове прозвучал насмешливый голос:

— Ты прав, человек. Сильному нужно быть добрым…

Жара допекла. Под стальной чешуей можно было превратиться в хорошо прожаренного барашка. Впрочем, местные любили мясо с кровью, и сержант их отлично понимал. Куда не глянь, везде сушь, так что хочется брызжущего сока, и вина, много. Стащив с головы плоский шлем-мисюрку, воин поправил тюрбан на нём, и проследил взглядом метнувшийся к ближайшему бархану серо-желтый прочерк. Это что такое? Что этот болван натворил? Нервно нахлобучив шлем обратно, сержант тронул шпорами своего коня, за что был уязвлён недоуменным взглядом.

— Ладно, ладно. Давай быстрее.

Приблизившись к величественной конной статуе, сержант откашлялся, потянулся было за флягой, вспомнил, сколько в ней осталось, разозлился, и, понизив голос, спросил.

— Милорд рыцарь, что вы творите?

Осторожно фигура повернулась и что-то неразборчиво ответила, потом забрало поднялось, и бесцветно-серые глаза в упор взглянули на старого служаку.

— Чем вы недовольны, мой заместитель?

— Вы отпустили лазутчика, милорд.

— Разумеется, отпустил. Он же и сдался только под моё слово, что останется в живых.

— Милорд, командир — вы. Но я здесь уже пять лет, а вы, при всём моем уважении, стали командовать только месяц назад. У этой пустынной нечисти нет понятия чести, и не бывает честного слова. Он же приведёт несколько легионов иблисовых ублюдков!

— И мы их всех убьём, — скучающе произнёс командир, — У них, может быть, и нет чести, зато она есть у меня! И не спорьте, сержант, моё слово нерушимо!

— Слушаюсь, милорд! — оставалось только ритуально стукнуть себя в область сердца. Ко-ма-а-ан-дир…

— И вообще, сержант. Возьмите первый десяток, и продолжите патрулирование. Я возвращаюсь в город, вместе с остальными. Нет никакого смысла гонять людей по солнцепеку, немедленной опасности нет.