— Странно, ты ж говоришь, что ее проверил.
— Проверил электрические сигналы, может, этого и хватило бы в другом случае. Тут все идет по нарастающей. По дороге мы грохнули ее об асфальт.
Уверенно морщась, Николай помотал головой.
— Ничего не будет. Защита от детонации в таких системах закладывается с самого начала.
— Ну так ведь она уже падала.
— Вот видишь. Ничего с ней не будет, даже если ты ее сбросишь с верхушки Останкинской башни.
— Все это теория.
— Практическая.
Смутно соображая, он быстро огляделся.
— Тут в случае чего большие разрушения будут?
— Ну, это уж тебе виднее.
— Я имею в виду, дом-то большой? Я, честно говоря, на подходе не разглядел.
— Да нет, не особо. Не многоквартирный.
— И то хорошо.
Абсурдистски-встрепанно он взглянул на Николая.
— Ты своих соседей знаешь?
— Ты это в смысле чего?
— Ну, что за люди? Порядочных людей — инженеров, разработчиков — нет?
Николай успокаивающе покрутил головой.
— Нет. На этот счет можешь быть спокоен. Инженеры в таких местах не селятся. Все больше банкиры, топ-менеджеры — в общем, всякая шелуха. Их не жалко. Справа от меня как раз банкир, слева нефтяник, один, правда, — тот, что снизу живет, вернее, уже не живет, — не дождался тебя, отправился на тот свет самостоятельно.
Сергей озабоченно взглянул на него.
— А что такое?
— Проблемы со здоровьем. Известный биржевой спекулянт, умер от сердечного приступа в ночном клубе во время представления мужского стриптиза. Видимо, это была последняя голубая фишка, которую он увидел в своей жизни.
— Voila une belle mort…[9]
— Директор клуба, стоя над трупом, именно так и сказал.
— Если я что-то неправильно рассчитал, стоять над нашими трупами будет некому.
— Как сказали бы спартанцы — «если…».
— Предпочитаешь умереть не от низких страстей, а от высоких технологий?
— Не хотелось бы от низких технологий. А вот тебе сейчас явно угрожает смерть от высоких страстей. По крайней мере в том виде, как я тебя наблюдаю.
— Что, прямо такой вид?
— Боюсь, что такой. У тебя вид д’Артаньяна, которого послали за подвесками и который вроде бы их привез, но при этом по ошибке прирезал Бекингэма.
— Так красиво, как у д’Артаньяна, у меня не получилось.
— Некрасивая история?
— Если не хуже. Во всяком случае, насчет Бекингэма ты почти угадал.
— Тогда смело можешь исповедоваться. Тем более, как напомнил тому же д’Артаньяну Арамис, даже в Писании сказано: «исповедуйтесь друг другу».
— Если тебе это доставит удовольствие.
— Даже если не доставит, в любом случае как практикующий врач-общественник я смогу выдержать многое. Так что можешь начинать прямо сейчас. Как говорилось в одном порнографическом фильме, я все смогу понять и восприму положительно. Кстати, хорошая фраза, помогает во многих случаях.
— Считай, что она тебе помогла.
В течение следующих пятнадцати минут он рассказывал Николаю все, что произошло с ним за последние пять дней. Закурив, цепко-прищуренно глядя в окно, иногда быстро пряча глаза, стряхивая пепел, Николай слушал, временами покачивая ногой в лакированной туфле. Дождавшись окончания, придавив окурок, на секунду отведя взгляд, постукивая по подлокотнику кресла, словно отстраненно вспоминая что-то давно обдуманное, когда-то волновавшее, но уже кристально ясное и брезгливо отринутое, не прерывая мыслей, он мельком взглянул на Сергея.
— В обувном магазине был уже?
— Зачем?
— За обувью, разумеется. Тут, кстати, есть один, совсем недалеко, и выбор неплохой, пару раз я даже сам себе там кое-что находил, так что имей в виду, усиленно рекомендую.
— Зачем? Что я должен там купить — босоножки от Браго?
— Можешь даже легинсы от Скилаччи, хотя начать рекомендую с обычных ботинок, а старые выбросить где-нибудь подальше, так чтобы не нашли даже с собаками, равно как и всю остальную одежду.
Не сразу поняв, Сергей нехотя покосился на него.
— Микрочастицы пыли?
— Пыли, грязи, сажи, копоти, всего, что несет индивидуальные признаки места. Современные Шерлоки Холмсы не медитируют в дыму и не произносят интригующих речей, они просто посылают соскоб с одежды на химический анализ, перед этим даже секунды не поиграв на скрипке. И никакой, даже самый тупой Ватсон не задает никаких вопросов, настолько все действительно элементарно. Малейшие признаки места — и ты уже ничего не сможешь доказать, так что лучше уж сразу замени всю свою одежду и обувь и не забудь то же самое сделать для твоей подруги — судя по состоянию ее гардероба, она будет только рада.
— Духовное напутствие в лучших традициях англиканской церкви.
— В англиканской церкви нет института исповеди, так что лучше оставаться в рамках католичества, так практичнее.
— Еще немного, и ты предложишь мне отпущение грехов, а то и благословение.
— Благословение тебе уже дали другие, они же тебе и отпустят грехи, если до этого дойдет, в чем я сильно сомневаюсь. А в общем, ситуация довольно интересная.
Отметив отрыв от собственных мыслей нарастающей дробью пальцев, Николай любопытствующе-небрежно взглянул на Сергея.
— Похоже, еще с институтских времен мы с тобой идем в противофазе. Пока ты радовался личной жизни, я тратил время на известную тебе юную особу с соответствующим ущербом для нервной системы и здоровья в целом, потом ты женился, а я сделался почти профессиональным взламывателем целок, сейчас ты, похоже, находишься на пути к возвращению в большой секс, а я… ну тут своя ситуация — в общем, несправедливо было бы отрицать наличие некой закономерности. Похоже, то же самое и в общественной жизни. По крайней мере, Белый дом мы защищаем строго по очереди. Во всяком случае, ты мне сейчас живо напомнил мои собственные колебания десятилетней давности, ты тогда утверждал, что все идет нормально и нас ждет новый взлет имперской мощи на новой элементной базе, я этого не видел, но поскольку я видел много другого, чего уже не замечать было нельзя, то в размышлениях разного рода я тогда провел довольно много времени, и в размышлениях, прямо скажем, не очень приятных.
— Если ты тогда и переживал, то скрывал это достаточно умело.
— Ну, знаешь, когда человеку объявляют, что с первого числа следующего месяца он должен любить Родину не западнее Белгорода, то в сознании нормального человека это с трудом размещается, так что он поневоле начинает задавать вопросы если не окружающим, то по крайней мере самому себе. Но не обо мне речь. Мне предстояло решить, продолжать ли мне разрабатывать маршевые двигатели для ракет, которые потом будут распиливаться под американским руководством, или идти спекулировать как все, я выбрал деньги и живу как живу. Но я никому не советовал бы идти таким путем. Все эти размышления о текущем положении дел, о том, к чему это может привести, и о собственной ответственности, чрезвычайно полезные и необходимые в другой ситуации, в данный исторический отрезок времени абсолютно бесполезны, это особенность сегодняшнего дня, ты только измотаешь себя и ни к чему не придешь, уверяю тебя.
— Ты можешь так говорить, ты, слава богу, никого не убивал.
— Я не убивал, но вопросы себе задавал такие же и причин для недовольства собой имел не меньше, можешь мне поверить. Вопрос только в том, есть ли какой-то смысл в этих внутренних колебаниях, независимо от их амплитуды, уверяю тебя, что никакого смысла нет, у нас нет доступа к рычагам, которые могли бы что-то изменить, эти рычаги с самого начала были так хитро упрятаны, что к ним практически ни у кого не было доступа. В этом положении мы в той же ситуации, что и офицеры, которых император своим отречением освободил от присяги: можно пытаться с кем-то воевать, можно писать обличительные трактаты, можно стреляться, до этого все равно никому нет никакого дела, это не оказывает ни малейшего влияния на течение событий, все с самого начала было так резко решено, что никакая суета уже не помогает. А насчет убийства и прочих малоприятных вещей — все это, конечно, цинично, но, как говорил какой-то профессионал по этой части, если тебе нужно кого-то убить, не отвлекайся на переживания, не забивай себе голову размышлениями, просто прицелься, нажми курок и убей, сделай это, как ты сделал бы любую другую работу, а потом забудь и спокойно иди домой. Я это не к тому, чтобы поощрять убийство, но, видишь ли, ты это уже сделал. Убийства совершаются ежеминутно, и абсолютно большая часть из них на совершенно законных основаниях, людьми состоящими на государственной службе, и совершившие их не испытывают никаких моральных мук, и это нормально, мы восхищаемся подвигами Суворова, хотя каждый из убитых им ста тысяч турок был полноценной личностью с внутренним миром, ничуть не меньшим, чем у двух белорусов, о которых ты сейчас сокрушался, и, доведись тебе участвовать в суворовских войнах, ты не плакался бы, а, наоборот, с удовольствием рассказывал о своих молодецких штыковых атаках детям и внукам. Все это убийства, совершаемые по лицензии государства, так сказать, во славу Отечества, даже в тех случаях, когда к защите Отечества это имеет весьма косвенное отношение. На эту ловушку ты и попался. Ты привык считать себя воином той страны, имеющим от нее моральные полномочия на любые действия в ее благо, соответственно ты совершил все так, словно индульгенция на все, включая убийство, была у тебя в кармане, а когда ее там не оказалось, соответственно впал в депрессию. Ты, возможно, думаешь, что если будешь мучиться и страдать, то это что-то добавит к восстановлению мировой гармонии, нарушенной твоими предыдущими поступками, но это ничего не добавит. Самобичевание бесполезно, это что-то вроде сектантства, вроде веры в гегелевский абсолютный дух, как будто кто-то наверху сидит и суммирует фишки, и пока не наберешь нужного числа очков по шкале страданий, не продвинешься в следующий квадратик, а то и вообще не продвинешься. Но уж ты-то абсолютно знаешь, что мир именно таков, каким мы его воспринимаем в каждый конкретный момент, измени свое восприятие, и мир изменится в тот же миг, так что лучше отмени входную плату в виде страданий и пройди бесплатно.
