Так, по вине самих участников войны, произошла девальвация боевых наград.
Грустно.
Пока шла война, у нас была одна мысль, одна мечта, одно желание победить!
Но была и другая: после войны расправиться с предателями. К началу войны еще были живы люди, которым не за что было любить советскую власть. Кое-что мы уже тогда начинали понимать. Но целые армии: Власова, Украинская повстанческая. Туркестанский легион, старосты, полицейские? Многие ли знают, что шофера душегубок были добровольцами? Их руки обагрены кровью. Эта расхожая фраза не выражает всей чудовищной сущности содеянного ими. Перед их преступлениями средневековое варварство кажется детской забавой. Они были не просто предателями, а активными помощниками фашистов, более жестокими, чем их хозяева. Уничтожение Хатыни приписывали немцам у них своя вина. Хатынь была уничтожена 118-м батальоном УПА Украинской Повстанческой Армии.
В конце сороковых годов стали укреплять восточную границу. На Курилах был создан военный поселок Буревестник. Во время навигации на весь год корабли завозили продовольствие, вооружение, фураж все необходимое. По прибытии кораблей для ускорения разгрузки создавались рабочие команды три смены по триста военнослужащих.
В разгрузке принимали участие и команды кораблей. На пирсе обычно собиралось много народа не так часто швартовались к причалу Буревестника суда. Молодой старшина, призванный на службу уже после войны, услышал свою фамилию: Иванов! Мало ли Ивановых. Но он непроизвольно обернулся и вдруг с криком бросился на спускавшегося по трапу человека и стал его душить. Еле разняли.
…Во время войны мать этого старшины и он сам, еще мальчишка, помогали партизанам. Пришли каратели. Один из них убил мать и выстрелил в него самого, взял его комсомольский билет, по которому потом легализовался и стал жить под фамилией Иванов. Но мальчик выжил, в положенное время пошел служить и вот, спустя несколько лет, лицом к лицу встретился с убийцей.
Карателя чуть не растерзали прямо на пирсе.
После войны многие предатели бежали на Запад и ушли от возмездия. Ну, а те, кто не успел или не сумел бежать? Кто был помоложе, давно отсидели свои сроки и вышли на свободу. Теперь они такие же граждане, как и мы. Один из них, молодой водитель душегубки, отсидев двадцать пять лет, вышел на свободу и сказал знакомому еврею: «мало я вас перевозил…» С этим трудно смириться. И ничего поделать нельзя. На лбу у них ничего не написано.
То ли учили нас неправильно, то ли воспитывали так, но мы были твердо убеждены, эта война последняя. С энтузиазмом пели: «За вечный мир, в последний бой, лети стальная эскадрилья». Вот, думали мы, разгромим фашизм, повесим Гитлера, и никогда уже больше не будет войны, «и благодарные потомки…»
Обнадеживало сотрудничество в войне с крупнейшими капиталистическими странами. Наше миропонимание было ограниченным. Зато наша наивность безгранична.
Неужели наши жертвы были напрасны, и человечеству предстоит новая, еще более ужасная война?
И это самая большая тревога.
Спустя годы
Когда-то сводку погоды по телевидению сопровождала грустная лирическая мелодия дорожной песни. А мне каждый раз виделось одно и то же: под эту музыку по лесной дороге уходят на фронт батальоны. Мерно качаются солдатские спины, в такт шагам колышутся штыки. Никто не оборачивается.
Они уходят в небытие…
В юности мы самонадеянно склонны передоверять памяти и бываем жестоко наказаны. Многие фамилии и имена забылись, а за иными не вырисовывается живой образ.
…Ко Дню Победы «Известия» напечатали очерк о снайпере Ольге Федоровне Кисе. Фамилия была совершенно незнакома, отчеством в нашей фронтовой юности никто не интересовался. Мало ли женщин-снайперов, да и Ольга имя распространенное. И все же по мере чтения очерка волнение нарастало. Что-то подсказывало, что это та самая Ольга, знатный снайпер было такое звание 51-й Армии. А в конце очерка промелькнула и девичья фамилия Бардашевская!
Кидаюсь к заветному свертку, в который не заглядывал лет двадцать, с наиболее дорогими фронтовыми письмами. Есть! Фронтовой треугольник ее письма, написанный крупным детским почерком, со штампом полевой почты, и посылаю ей через редакцию. Надо себе представить, что она почувствовала, увидев свое письмо тридцатилетней давности.
…Встретились.
На празднование Дня Победы съехались в Москву. Совет ветеранов снял зал в самом центре столицы, в ресторане «Москва». Начались речи, тосты, песни. Все артиллеристы выступают, штабные, медсанбат. Уже в некотором подпитии встал и долго, пока не стало затихать, звенел вилкой по бокалу. Из-за начальственного стола с опаской косились в мою сторону.
— А теперь слушай мою команду!
Зал насторожился.
— Пехота! Встать!
Встало девять человек…
На годовщину освобождения Севастополя поначалу я вообще был один из нашего стрелкового полка и бродил по общежитию радиозавода, принимавшего нашу 267-ю дивизию, вопросительно глядя на пожилых уже ветеранов. На щелчок замка из соседнего номера вывалился мокрый человек, завернутый в махровое полотенце: «Говорят ты из 844-го? А ну, давай ко мне! Только что приехал из Днепропетровска с женой, поселился в соседнем номере, шофер, всю жизнь за баранкой, багажник загрузил на весь полк, да пить-есть некому. Воевал во взводе разведки полка Колесников Александр Гаврилович. Разведчики не раз проходили через боевые порядки нашего батальона по ночам. Лиц не видно, а по именам мы их и не знали.
Рассказал ему о Пироге из саперного взвода. Я должен его знать! — твердо оказал он, но фамилии не припомнил.
В столовой Колесников подошел ко мне: «Говорят, Пирог приехал! Где? И вдруг вижу знакомый затылок: Илья! Он обернулся, обнялись. Тут из нашего полка еще один есть, из взвода разведки. Колесников Александр Гаврилович. Вижу, фамилия ему ничего не говорит, Если он из взвода разведки я должен его знать! повторил он знакомую фразу. Подвожу их друг к другу, представляю. Рядом стоят их жены, тоже знакомятся. Колесников достает из кармана пачку фронтовых фотографий и с надеждой в голосе спрашивает Пирога: «Может, вы тут кого узнаете?» Кого можно узнать через столько лет. Внимательно всматривался в фотографии Пирог. Нет, никого не узнал. Задержался на одной: молодой солдат с чубом в шапке-ушанке набекрень. Такая фотография у меня дома есть. Я ее храню с войны. Тридцать лет. Это мой лучший друг Сашка Колесников! Колесников переменился в лице и срывающимся голосом сказал: — Так это ж я!..
В книге регистрации спотыкаюсь о знакомую фамилию. И имя-отчество совпадают. Врач и комсорг медсанбата, я там лежал: «Где? Уехала в Ялту. Будет завтра утром». Еле дождался утра. Подхожу к радостной группе ветеранов, начиная издалека: может, и она забыла: «Роня Григорьевна! Капитан Чернышев приехал (мой товарищ, зампострой батальона, был к ней неравнодушен) А вы кто такой? А ну, снимите очки! Сдергивает с меня темные очки и без секунды промедления называет: Фима Гольбрайх! Я чуть не прослезился. Она единственная узнала сразу, как будто не было этих лет!
— А помнишь, в Прибалтике, мы ехали на совещание комсоргов 51-й Армии, и ты завез меня в лес?
Я насторожился:
— И что? — осторожно спросил я.
— И стал читать мне стихи Маяковского, — засмеялась она.
Подошли еще две по-украински говорливые женщины: «Вы нас не узнаете? Мы на коммутаторе дежурили. Нас все знали!» сказала одна из них с некоторым вызовом. Позже мой сосед по автобусу толкнул меня: «Эта женщина все время на вас смотрит». А я неотрывно смотрел в окно много лет не видал я этих мест. Спустился с подножки, она поджидала внизу: «А вы были красивый!»
7-го Мая поехали на Сапун-гору. На то самое место, где 7 Мая 1944 года было установлено знамя. Впереди быстро шел, почти бежал по одному ему известным тропинкам, Илья Пирог, еще подвижный, несмотря на полноту, и моложавый, с сединой на висках и очень живыми глазами. За ним с трудом поспевала худенькая миловидная женщина, его жена, и вся наша небольшая группа ветеранов 844-го полка.
