— Ной, я еще найду время потолковать с тобой… Позволь пока повидаться с Деникиным, я так по нем соскучился, — говорил Камо, подмахивая «расписку». — До новой встречи, Ной!

Пророки живут не на небесах и возникают не из безводного или безвоздушного вакуума. Они живут рядом с тобой, правда, их слишком мало, но они все-таки существуют.

Несколько минут назад голос такого человека-пророка раздавался в черной телефонной трубке.

— Товарищ Петров, здравствуйте! Ну-с, как ты, дорогой?

— Хорошо. Спас… — от радости голос сорвался.

— Что с тобой, дружище? — голос в трубке посерьезнел.

— Это от радости, Владимир Ильич, что слышу ваш голос. Здравствуйте. Слушаю вас.

— Я внимательно прочитал твое письмо. У меня возникли некоторые соображения. Нам надо поговорить. Как ты считаешь, а? Не волнуйся, письмо мне понравилось. Но встретиться надо. Непременно.

— Я готов, Владимир Ильич, когда скажете.

— Я жду тебя сегодня после завтрака. Ровно в два часа. В это время у меня будет товарищ Луначарский. Тебя это устраивает?

— Вполне устраивает, Владимир Ильич. Буду тютелька в тютельку.

— Спасибо. До свидания.

— Вай, до сви… Сам благодарит…

Камо не сразу повесил трубку. Из нее исходил теплый свет. «Я внимательно прочитал твое письмо». Да, он написал письмо Ленину. «Многоуважаемый и дорогой Владимир Ильич, во время партийной конференции РКП я сообщил Вам о моем желании побеседовать с Вами о моих новых сногсшибательных планах. Разговор этот может происходить во время Вашей прогулки или отдыха и ничуть не утомит Вас. Может быть, Вы найдете, что мои соображения окажутся очень ценными и осуществление их очень важным для настоящего момента, или же Вы найдете их очень забавными и от души, как Вы это умеете, посмеетесь.

Мне бы хотелось, чтобы Вы выслушали меня до начала или в начале конгресса Коминтерна. Преданный Вам Камо».

На письме имеется карандашная приписка Ленина: «Камо. Напомнить мне!» Но в течение нескольких дней он был по горло занят. Третий день у вождя революции не было времени принять Камо. Но письмо он не вложил ни в одну папку, оно лежало на виду, и когда он получил от Анатолия Луначарского два пригласительных билета на его спектакль «Канцлер и слесарь», то, наконец, улучил подходящий момент.

— Вот и хорошо, вместе сходим в театр, там и обсудим положение вещей, — заговорил он с самим собой и нажал кнопку звонка.

Вошел личный секретарь.

— Слушаю вас, Владимир Ильич.

— Вот что, дружище. Очень прошу найти мне товарища Камо и соединить с ним. И, пожалуйста, как можно скорее, он мне очень нужен.

Итак, встреча назначена после завтрака, ровно в два часа.

У Камо был час свободного времени, когда он выходил из ворот Кремля. Он шел перекусить что-нибудь, хотя радость предстоящей встречи притупила чувство голода.

Май 1921 года вовсю расцвел-зазеленел в московских парках, на клумбах, на деревьях вдоль тротуаров. Над трехгодовалой столицей республики сияло огромное ослепительное солнце.

Три года. Каждый год равнялся целому десятилетию, целому столетию.

Минули эти три года, нет больше ни Деникина, ни Колчака, ни Юденича — так с каким же врагом ему теперь воевать?

Утихли бури для этого буревестника.

И он написал письмо Ленину. Кому же он мог еще написать?

Только Ленину. Только Ленин мог сказать, что ему делать дальше, к чему руки приложить в Москве, где он, Камо, стал рядовым чиновником.

«Только Ильич сможет помочь осуществлению моих целей. Он наш бог, наш пророк. Он знает, что я должен делать».

Камо и сам не знал, как взялся писать это письмо. Было раннее утро. Он внезапно проснулся и не мог больше уснуть. Раз пять он излагал в уме строки письма. Поворачившись в постели, встал, зажег свет и сел за дубовый столик, который смастерил задолго до революции. Но мысли разом улетучились, разбились-рассеялись, как мечты. Не раздеваясь, он снова прилег на кровать в надежде, что строки письма снова к нему вернутся. Но, увы, письмо не получалось. Лишь одна мысль не покидала Камо: «Ильич, только Ильич. Только он может сказать, как мне быть? Он же вождь мирового пролетариата и должен знать, что, мне делать?» И стал писать письмо.

Весна увлекла москвичей на улицу, пусть хоть погреются этой безрадостной весной. Люди ходили подавленные, одетые-обутые с грехом пополам, полуголодные; в витринах продуктовых магазинов хоть шаром покати. Где все взять? Кто даст? Никто. Сам все создавай. Кто и почему должен о тебе заботиться? Сам, сам все создавай.

Погруженный в свои мысли, Камо не заметил, как очутился перед Большим театром, и нахлынувшие вмиг воспоминания увели его на несколько месяцев назад.

Был конец декабря 1920 года.

— Товарищ Петров?

— Петров у телефона, слушаю.

— Срочно зайдите к Владимиру Ильичу.

— Сию минуту.

И перепрыгивая через ступеньки, он помчался в приемную председателя Совета Народных Комиссаров. Пора было идти в Большой театр, и Ленин, видимо, хотел, чтобы они отправились туда вместе. Камо был приглашен участвовать в восьмом Всероссийском съезде Советов, который открывался в Большом театре.

— Товарищ Ленин ждет вас, — поздоровавшись, секретарь открыл дверь в кабинет.

— Здравствуйте, Владимир Ильич, можно?

— Здравствуйте, товарищ Петров. Входите.

При этих словах к Камо обернулись сидевшие у Ленина два посетителя: представитель ревкома и правительства Советской Армении Саак Тер-Габриелян и секретарь президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Авель Енукидзе.

— Саак! — воскликнул Камо и бросился к нему в объятия. — Каким ветром тебя занесло? Извините, Владимир Ильич, извини, Авель. Я соскучился по Сааку. Ну что, Саак, выходит, без меня установили Советскую власть. Ты не представляешь, как я был счастлив! А как обрадовался телеграмме Ильича[16]!

— Видите, товарищ Камо, какой я вам приготовил сюрприз, — улыбаясь, сказал Ленин. — Мы еще услышим на съезде о героической борьбе армянского народа, Товарищ Тер-Габриелян расскажет нам сегодня об этом, — и обратился к Енукидзе: — Товарищ Авель, мы могли бы поехать в Большой театр на твоем автомобиле? Это недалеко отсюда. Мой водитель захворал, простудился, и я отправил его домой.

— С удовольствием, Владимир Ильич, только позвоню, предупрежу Михаила Ивановича.

…Какое царило оживление на съезде! Председатель Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Михаил Иванович Калинин по поручению ЦИК объявил съезд открытым, и бурные аплодисменты сменились «Интернационалом» в сопровождении оркестра.

Первый президент Советской России начал свою речь, воздав дань уважения памяти погибших в гражданскую войну. Все молча встали. Гробовую тишину нарушала мелодия «Траурного марша».

В Большом зале 2200 мест. На съезде присутствовало 2418 человек, то есть 218 из них было на ногах. Среди них находился и Камо. Он внимательно слушал, что говорили с трибуны. Михаил Иванович не забыл упомянуть, что кроме делегатов с Северного Кавказа на съезд приехали и представители молодых советских республик Азербайджана и Армении. Был избран состав президиума съезда: Калинин, Ленин, Енукидзе, Орджоникидзе, Сталин, Ворошилов и другие.

Прежде чем приступить к повестке дня, трибуна была предоставлена Сааку Тер-Габриеляну, представителю недавно созданной Советской Армении.

Ленин, улыбаясь, блуждал взглядом по залу, он искал Камо. Тот не сводил глаз с Ильича. — «Спасибо», — читал в его взгляде Ленин.

— От имени молодой Армянской Советской Социалистической Республики, — по всему залу разносились слова Тер-Габриеляна, — приветствую вас, посланцев великой рабоче-крестьянской России.

Его слова потонули в бурных овациях. Энергично рукоплескали Ленин, Камо…

…Утверждается повестка дня.