Он места себе не находил, нервно вышагивая вдоль и поперек кабинета, раза три выпил воду, промочил высохшее горло.

— Арчил! Арчил! Не слышит, что ли? Арчил!

Рамишвили забыл о двойных дверях министерского кабинета. Он вышел к секретарю-помощнику. Арчил, погруженный в папки с бумагами, вскочил с места.

— Приготовься, поедешь со мной в Метех.

Двух месяцев в тюрьме вполне достаточно, чтобы взвесить, обмозговать причины ареста. Те, кого не поймали: Цолака Аматуни, Асю Папян и Амалию Тониян, не вызывали никаких подозрений. Об арестованных тоже речи быть не может. Кто же виноват? Если такового виновника нет, так в чем же причина? Камо не мог понять. Видимо, их выследили и арестовали.

Камо вспомнил, как в последний раз в Баку ловко выкрутился и увильнул от мусаватистов. «Хвоста» за ним вроде не было, товарищи ждали его на перроне, чтобы сесть в вагон. И вот он появился на вокзале в новой с иголочки княжеской черкеске, каракулевой папахе, в вычищенных до блеска сапогах — князь Тихон Луарсабович Цулукидзе собственной персоной. Беглым взглядом он осмотрел перрон, заметил товарищей и дал знак подниматься в вагон. Приказав носильщику следовать за ним, он двинулся к вагону, легким движением головы отвечая на почтительные поклоны.

Поезд, тронувшийся было после третьего звонка, резко затормозил.

Обеспокоенные пассажиры высыпали на перрон.

— Что случилось?!

— Псы безродные! — крикнула какая-то женщина. — Власть называется! Провалиться бы вам, в женском белье роются!

— Кто-то сбежал.

— Говорят, анархист.

— Нет, большевик по имени Камо.

Чертыхаясь, к выходу пробивался «князь Цулукидзе».

— Что стряслось, черт подери?! Зачем переполошились?

Его никто не слушал. Поднимавшийся в вагон офицер взял под козырек:

— Ваше благородие, приношу свои извинения, мы ловим Камо.

— К черту и вас, и вашего Камо! Прицепите мой вагон к другому поезду и ищите, кого хотите!

Мусаватистскому офицеру тон грузинского князя не понравился, и он не замедлил вежливо предложить:

— Извините, ваше благородие, соблаговолите пройти со мной.

— Что?! Я?! Что за чушь вы несете!

— Вы пройдете или…

Отряд уехал без Камо. Но не доехал до Тифлиса и вышел на станции Баладжар. Надо было немедленно возвращаться в Баку, сообщить в центр большевистского подполья и во что бы то ни стало вызволить Камо из рук мусаватистов.

Домик карабахца-железнодорожника Григора Патваканяна служил сборным пунктом в Баладжаре, и сейчас здесь совещались члены отряда Камо. Григор обещал помочь и отправить их первым же товарняком в Баку. В дверь постучались.

— Кто там — настороженно спросил хозяин.

— Князь Цулукидзе!

Все повскакали с мест. Григор открыл дверь и впустил улыбающегося «князя Цулукидзе».

— Я так и знал, орлы, что вы не покажетесь в Тифлисе, не повидав Григора. Здорово, господин Патваканов! Обещаю, что право первого залпа большевиков по Баку предоставлю тебе. Мальчики и девочки! Меня, стало быть, схватили и увели. Я беспощадно ругался и шибко возмущался. Документы были безукоризненны. Эти болваны мусаватисты, охотясь за Камо, задержали двадцать человек. Из них семнадцать, в том числе и меня, выпустили, рассыпавшись в тысяче извинений. Троих придержали.

— Крайне подозрительных? — весело перебил Аматуни.

— Крайне подозрительных, — засмеялся «князь», — говорят один из них Камо.

— Ого! — обрадовался Патваканян, — наконец-то нм посчастливилось!

Отряд продолжил свой путь. Ему предстояло перебраться из Тифлиса в Батум, из Батума — на Северный Кавказ, чтобы взорвать Деникина с его штабом. Но совершенно неожиданно помешали непредвиденные обстоятельства: меньшевики-«единомышленники» арестовали отряд.

Эта весть в тот же день долетела до Астрахани, и оттуда в Москву поступила срочная телеграмма: «Вне всякой очереди. Москва. Предсовнаркома Ленину, копия ЦК. Стасовой. Краевой комитет сообщает, что в Тифлисе арестован тов. Камо. Условия ареста неизвестны, но сообщают, что освобождение сомнительно. Полагаю, что арест находится в связи с общими массовыми арестами, происходящими в связи с последним восстанием. Арестованными переполнены все тюрьмы и участки. Правительство действует по указке англичан. Член Реввоенсовета Киров.»

…Длинный и прочный засов на двери камеры сдвинулся. В полумраке появилась фигура Ноя Рамишвили.

— Вы меня вызывали, господин Тер-Петросян?

— Здравствуйте, господин Рамишвили. Эй, надзиратель, принеси стул для господина министра внутренних дел, — Камо накинул на плечи пиджак и сел на деревянной койке. — Давай, Ной, мы с тобой потолкуем минут двадцать, как революционеры девятьсот третьего — девятьсот четвертого. Не думаю, чтоб ты забыл про листовки, оружие. Послушай, что я скажу, Ной. Твой помощник может остаться. А ты, — он обратился к надзирателю, — сгинь с глаз, пока я не рассердился.

Слова Камо что стене горох — надзиратель не шелохнулся, не сводя глаз с Рамишвили.

— Можете идти, — распорядился Рамишвили.

Надзиратель вышел. Камо встал, подошел к стене, без труда вытащил из нее один кирпич, второй, потом еще два кирпича. Таким же образом он снял кирпичи из второго ряда.

— Мне осталось разобрать последний, третий ряд, для этого понадобится день или и того меньше. Товарищи, которые доставят веревку, всегда и везде найдутся, если тебе, конечно, память не изменяет, — сказал Камо, осторожно вставляя кирпичи на место. — Но знаешь, почему я не хочу воспользоваться побегом?

Рамишвили молчал, Арчил только рот разинул.

— А потому, — продолжил Камо, — что против правительства, меня арестовавшего, я не совершил никакого преступления. Я хочу, чтобы твое правительство меня освободило по доброй воле. И я требую объяснения причины моего ареста.

Рамишвили молча смотрел на Камо, дескать, не хочет его перебивать и готов выслушать до конца.

— Я прекрасно тебя понимаю, Ной, — Камо снова опустился на койку. — Но и ты меня прекрасно понимаешь, поэтому и молчишь, шевелишь мозгами. Уж ты-то знаешь, чего мне будет стоить это бегство сквозь стенку. Ты оттягиваешь мое освобождение, чтобы я сбежал, а кто-нибудь из твоих сопливых стражников пришлепнул бы меня. Старый испытанный метод: в этой тюрьме жертвой такой ловушки стал Ладо Кецховели[15]. Со мной это не пройдет, Ной, и напрасно ты волынишь с моим освобождением. Ты должен был прийти ко мне и спросить, почему я пожаловал в Тифлис.

— Допустим, почему же?

— Не для того, чтобы свергнуть ваше правительство. Я должен был отсюда отправиться в Батум, потом на Северный Кавказ — в Новороссийск, чтобы взорвать Деникина. А вы по своей глупости разрушили все мои планы.

— Что-то не верится, — ехидно улыбнулся министр.

— Забыл ты меня, Ной, забыл.

— Не забыл, но ты никогда не открываешь свои карты врагу.

— Да, но тогда, когда остерегаюсь врага. А вас я не боюсь, Ной. За моей спиной стоят Ленин и Советская Россия. Я уверен, что Ленин давно знает о моем дурацком аресте. Ты сейчас должен извиниться и освободить меня и отряд. Ты знаешь, где мой отряд.

— Я не могу на это пойти. Англичане в курсе дела…

— Англичане, за которых вы хватаетесь как утопающий за соломинку. Знаешь, что вас ждет в ближайшем будущем? Вы без оглядки будете драпать из Грузии. Ваши жалкие остатки пойдут просить милостыню на улицах Лондона или Манчестера. Счастливчиком из вас окажется последний попрошайка, который умрет на улице и некому будет его похоронить.

— Вы теряете чувство меры, господин Тер-Петросян.

— Господин Тер-Петросян. Боишься назвать меня Камо, Ной. Ладно. Я понял, ты считаешь разговор законченным. В таком случае, господин Рамишвили, я по-хорошему прошу вас посоветоваться с господином Жордания. Как только вы меня освободите, я обещаю тотчас же покинуть Тифлис и вашу независимую Грузию.

Три дня спустя Камо и его товарищи подписывали «петицию» меньшевистского правительства. «Мы, нижеподписавшиеся, обязуемся сразу после освобождения в течение двадцати четырех часов покинуть пределы Грузии. Подпись.»