Тетя Бланш лежала ничком на соломенном коврике. Женщина склонилась над тетей, стоя спиной ко мне. Я что-то закричала, и женщина оглянулась. В конце площадки есть окно с цветным стеклом. Та женщина находилась на таком же расстоянии от меня, что и вы. Я вытянула руки и бросилась к ней. А она побежала вниз по парадной лестнице.

Входная дверь была распахнута настежь. Я думала, что она бежит к двери, однако она как-то беспомощно повернулась и, словно слепая, помчалась назад. Я бы не поняла, в чем дело, если бы не стояла на коленях возле тети Бланш. С этой верхней площадки, если наклониться почти до самого пола, сквозь перила можно видеть ворота. А перед воротами стоял полицейский и заглядывал внутрь.

Потом он пошел дальше. Был теплый вечер, еще не совсем стемнело. Наверное, этот полицейский подумал, что все в порядке, хотя ворота и входная дверь в дом были открыты. Эта женщина не видела, что он уходит. Из дома наружу ведет еще один путь: через дверь под парадной лестницей на лестницу в подвал, а через подвал к боковому полуподвальному входу в дом. Она бросилась туда.

Теперь начинается самая глупая часть моего рассказа. Мне пришла в голову только одна мысль: «Она попалась! Она попалась!» Когда она побежала вниз, в подвал, я помчалась вслед за ней к двери на подвальную лестницу. Я закрыла дверь на засов и держала его, но совершенно забыла, что внизу не ждет никто из прислуги. Этой женщине достаточно было открыть наружную дверь внизу в подвале и удрать через боковые ворота, прежде чем кто-либо сможет ее заметить.

Я все еще держала засов, когда услышала, как открылась и потом захлопнулась наружная полуподвальная дверь. Была такая тишина, что мне казалось, будто я слышу, как эта женщина бежит к воротам, однако это была, возможно, лишь игра моего воображения. В конце концов я была здесь одна, начинало темнеть, а там, наверху, неподвижно лежала тетя Бланш.

Марион снова замолчала.

— Понятно, — заметил Гарт.

— Дэвид, дорогой, — сказала Марион совсем другим тоном, — наверное, вам все это ужасно скучно слушать. Наверное, и я сама кажусь вам ужасно скучной.

Слез для нее словно не существовало. Марион встала. Уронила кружевной платочек и сжала ладони. Высокая, ростом почти сто восемьдесят сантиметров, похожая на античную статую, она медленно подошла к камину.

— То, что произошло с тетей Бланш, просто ужасно, — сказала она, повернувшись спиной к камину, — однако ни на кого это не подействовало сильнее чем на меня. А ведь все могло кончиться гораздо хуже.

— Да, действительно, — Гарт следил за ней взглядом. — А когда вы обнаружили, что та женщина, которая была здесь, удрала, что вы сделали, Марион?

— Ну…

— Что вы сделали? Обратились в полицию?

— Нет, не обратилась. А зачем? Представьте себе эти сплетни. Подумайте, что бы обо всем этом говорили люди?

— Значит, вы не заявили о попытке убийства, потому что начались бы сплетни?

— Но, милый Дэвид, так уж устроен мир. Слава Богу, я поняла это, когда мне было четырнадцать лет, и никогда не забываю об этом. Когда тетя Бланш придет в себя и будет способна говорить, со мной или с кем-либо другим, наверняка она сама решит, как следует поступить.

— Возможно. Но вы не сказали мне, что сделали.

— Я, естественно, позвонила доктору Фортескью. Спустя две-три минуты он уже был здесь, и мы положили в постель эту бедную старушку.

— Вы сказали ему то, о чем только что рассказали мне?

— Я вообще ничего не сказала ему, милый Дэвид.

— Но вам, надеюсь, понятно, что доктор Фортескью должен будет сообщить о случившемся в полицию? Если он уже этого не сделал.

— Нет, Дэвид, это мне непонятно. Доктор Фортескью даже словом нигде не обмолвится. Он на нашей стороне. Люди всегда на нашей стороне.

— Ну нет! Какая-то женщина, кто бы она ни была, жестоко напала и чудом не убила миссис Монтэг. Неужели вас это не задело за живое, Марион? Вы не хотите, чтобы она понесла наказание?

— Конечно, я хочу, чтобы она понесла наказание. — Светло-синие глаза избегали его взгляда. — Никто, никто не способен представить себе, — она перевела дыхание, — как бы я хотела, чтобы эта женщина понесла наказание и чтобы она испытывала муки за то, что совершила. Но я, с вашего позволения, поступлю по-своему.

— Вы узнали эту женщину?

— Узнала ли я ее?

— Вы ее уже когда-нибудь видели?

— О боже, конечно же нет! Какая бессмыслица!

— Вы хотя бы знаете, кто она такая?

— Нет.

— Можете ли вы назвать какую-нибудь причину, по которой кто-то хотел убить миссис Монтэг?

— Но позвольте, Дэвид, я ведь не умею читать мысли. Как вы можете спрашивать о таком?

— Если вы никогда раньше ее не видели и не знаете, кто она такая и почему она так поступила, найти ее будет нелегко, до тех пор пока ее не начнет искать полиция. Вы можете, к примеру, описать ее?

— Она выглядела, как… нет! Этим словом я не буду пользоваться. Оно отвратительное, пошлое. Но она выглядела именно так, как назвала ее тетя Бланш.

— Мы говорили о ее внешнем виде, Марион, а не о ее характере. Вы можете описать, как она выглядит?

— С легкостью. Ей лет тридцать, а возможно, и больше. Она ниже меня сантиметров на десять — двенадцать. Каштановые волосы, карие глаза. Вовсе не красавица, но для этой своей профессии, я бы сказала, вполне подходяща.

— Во что она была одета?

— Одета она была хорошо. Синий матросский костюмчик из саржи, сшитый по мерке, по-моему, в ателье Редферна. Плиссированная накрахмаленная белая блузка с кружевным воротничком. Маленькие золотые часики. Соломенная шляпа с сине-белой лентой.

— Кстати, Марион, который был час, когда вы ее увидели? Помните?

— Довольно точно. Было… Дэвид!

Она замолчала.

Оба старались говорить спокойным тоном: Гарт нарочито без предубеждения, а Марион обращалась скорее не к нему, а к стене между двумя фасадными окнами. Отблески бледного света лампы падали на гладкие рыжие волосы Марион, зачесанные за ушами; он отражался от светлой дубовой мебели и от стеклянных глаз тигриной головы высоко над каминной полкой. Неприятная атмосфера дома (Гарт неожиданно подумал, что знает ее причину) так заразила их обоих, что Марион оцепенела, когда в холле раздались шаги.

— Дэвид! — повторила Марион.

Гарт вскочил, вбежал в холл и едва не столкнулся с Винсентом Боствиком.

— Мой дорогой друг, — слегка растягивал слоги точно так же удивленный Винс, в сером летнем костюме и с котелком в руке, — подстерегаешь какую-нибудь добычу?

— Мне бы очень хотелось, чтобы я мог тебе возразить.

Они посмотрели друг на друга.

— Я обнаружил весьма странную записку от Марион, — громко сказал Винс, — когда пришел домой.

— Марион здесь, Винс. Она в этой комнате.

— Чудесно, дружище, но почему никто не открывал мне? Я стучал добрых пять минут.

— Мы, к сожалению, не слышали тебя. Мы беседовали.

Возможно, Винс понимал, что здесь случилось нечто вовсе не смешное, но, несмотря на это, его поведение не стало хотя бы чуточку менее игривым. Его вытянутое лицо с гладкой кожей, покрытое солнечным загаром и обветренное, все было в веселых морщинках. Вьющиеся волосы, разделенные прямым пробором, уже начали седеть на висках. Гарт вспомнил целый ряд образов Винса Боствика, абсолютно отличных от того обманчивого образа бездельника, который Винс демонстрировал обществу, а потом он представил себе Винса с Бетти Калдер.

Нет, только не это! Только не это!

— Винс, ты точно знаешь?

— Что? Что я точно знаю?

Что дверь подвала заперта изнутри.

— Если быть точным, — ответил Винс, — я не знаю, торчит ли изнутри в замке ключ. Но эта дверь имеет две задвижки от воров, одну наверху и одну внизу. И эти задвижки закрыты, это я знаю совершенно точно. А разве в этом есть что-то странное?

— Есть. Здесь произошло несчастье. Иди к Марион.

— Какое несчастье?

— Иди к Марион.

Винс ушел.

Холл был наполнен тихими ночными скрипами и шорохами. Стены в рост человека обшиты темным дубом, выше обшивки обтянуты каким-то толстым материалом, похожим на матовую коричневую юфть. На столбике у подножья лестницы стояла бронзовая статуэтка Дианы, державшей над головой электрическую лампочку, которая освещала ковер, покрывающий лестницу, и перила на верхней площадке, обращенной к входной двери.