Его нашли на следующее утро, около десяти, и полиция известила меня по телефону. Его уже вернули в санаторий, так что я сразу поспешил туда. Дождь прекратился, и небо снова прояснилось, это был еще один отличный, солнечный октябрьский денек. Он спал, лежа в постели, одетый в байковый халат. На носу у него была марлевая повязка, а под глазом, кажется, наливался синяк. Косточки пальцев обеих рук исцарапаны и заляпаны зеленкой. И ему давно уже нужно побриться.

Я спустился вниз и потолковал с толстой медсестрой у нее в кабинете. Она была очень обеспокоена и осторожна, потому что опасалась судебного иска, но в итоге я все-таки убедил ее все мне рассказать. Его нашли в Гарлене. Он зашел в закусочную и что-то там заказал, но буфетчик, видимо, понял, что он не совсем в себе и попросил заплатить вперед. У старика был доллар, но авансом он платить отказался, и они пошли за полицией, чтоб та им занялась. Когда он понял, что они пошли за копами, он встал и попытался сбежать, но споткнулся и упал, ударившись лицом об пол.

Я снова поднялся наверх и уселся в кресло, дожидаться, пока он проснется. Но через некоторое время зашла сестра и сообщила, что они дали ему успокоительное, так что он проспит несколько часов. Я уехал и вернулся незадолго перед началом представления, и он сидел в кресле и ел курицу. Он поднял на меня взгляд, очень удивленный, и быстро прошелся пальцами по губам.

Я улыбнулся ему.

— Это я, Гарри, — сказал я.

Он посмотрел на меня, явно не узнавая, разве что понимая, как и в прошлый раз, что нас связывает нечто из нашего общего прошлого. Я присел на постель и стал смотреть, как он ест. И все время говорил, долго и подробно описывая, какой нынче прекрасный день и какой сильный дождь был прошлой ночью. И при этом все время страстно желал, чтобы он хоть на долю секунды поглядел на меня ясными глазами и засмеялся — всего только короткий, хитроватый смешок, строго между нами, чтобы отметить его вылазку. Но он продолжал есть, поглядывая на меня по временам с теплотой, но и с некоторой подозрительностью, и в конце концов я улыбнулся и сказал:

— Мне сообщили, что ты ночью выбрался на прогулку.

Он перестал есть и удивленно на меня посмотрел. И покачал головой:

— Нет. Нет-нет.

— Ты разве не помнишь дождь?

— Дождь?

— Ты добрался до Гарлена, пап. Ты шел домой?

В его глазах появилось внимательное выражение и явная заинтересованность.

— Я затра паэдудо-ой.

Он старался так произносить все звуки, чтобы убедить меня. И даже поднял палец.

— Та завтра поедешь домой?

— Ах-ха.

Затем он взглянул на закрытую дверь и вернулся к своей курице.

Каждый вечер, сидя в гримерке и в очередной раз приклеивая себе бороду, я продолжаю ждать телефонного звонка или посетителя, постороннего человека, и чувствую, что вот-вот испугаюсь.

Он пытался добраться до дома, в который когда-то, столетия назад, регулярно возвращался и входил, принося подарки. У него есть свое, собственное будущее, которое никто не в состоянии у него отнять. И он будет думать о нем, когда в последний раз сомкнет веки. Ему не нужно ничему себя учить, не нужно постоянно напоминать себе о нем. Пока он в состоянии передвигаться, ходить, у них тут постоянно будут с ним всякие неприятности, им все время придется удерживать его, чтобы он не ушел, куда ему хочется и куда он должен идти.

Я не знаю, что тут можно сделать, но у меня есть страшное желание жить иначе, по-другому. Вероятно, можно даже найти нечто достойное и почетное в актерской игре, найти способ вернуть душу обратно в тело. Мне кажется, что отец ведет себя как влюбленный, или в крайнем случае это его организм так себя ведет. Иногда, очень редко, эта мысль заставляет меня чувствовать себя так, как это было со мной в самом начале, когда я считал, что быть великим актером значит приносить людям некие подарки.