А в сорока семи километрах от Москвы патриарх выстроил монастырь по образцу Иерусалимского Храма. Великолепное сооружение на берегу реки Истры он назвал Новым Иерусалимом. Такая смелость поразила даже царя Алексея. В том же году произошла первая размолвка между государем и патриархом Никоном. Это было началом «великой ссоры», продолжавшейся семь лет. Немилость царя возрастала стремительно.

Никон грозился снять с себя патриаршие одежды, попытался использовать прихожан, чтобы настроить народ в свою пользу. В знак обиды на государя он даже оставил Москву и уехал в свой монастырь.

И вот тут-то произошло непредвиденное. Царь Алексей проявил волю и не послал за обидевшимся. А церковные деятели, недовольные властолюбивым Никоном, созвали в Москве Собор, пригласив на него вселенских патриархов. Этот Вселенский Собор был настоящим судом над Никоном. Главным обвинителем выступал сам царь. Он излил гнев и отвращение, которые накопились за все эти годы всевозможных дрязг и нападок на свое «царское достоинство».

Собор приговорил обвиняемого к лишению сана и к пожизненному заключению в монастыре. Исполнение приговора состоялось втайне, так как Никон воспротивился решению суда, Александрийский патриарх лично снял с него клобук, унизанный дорогими жемчугами, и усыпанную драгоценными камнями панагию.

«Верите, — закричал осужденный, — делите между собой мои пожитки… вы грабите меня, как воры!»

На Никона надели простую рясу, но по требованию царя оставили ему епископскую мантию и посох. Отправили бывшего патриарха в далекий Ферапонтов монастырь. Был отдан, однако, приказ кормить его прилично и оградить от всякого оскорбления. Переписку ему запретили.

Царь Алексей и здесь проявил свое великодушие. Ссыльному по его приказу направлялись всевозможные яства по случаю многочисленных праздников православной церкви: вино, мед, семгу, стерлядь, икру, лимоны и прочие лакомства. Однако даже столь роскошные дары государя не мешали его бывшему духовнику и другу бесконечно плакаться на свою горькую судьбу и выпрашивать у государя разрешения перевести его в Новоиерусалимский монастырь. Он даже пошел на то, что сознался в своих ошибках и просил у царя прощения.

Но лишь после смерти Алексея Михайловича Никону было разрешено возвратиться в Москву. Он нашел себе защитников в семье третьего царя Романова — Федора. За него вступилась одна из сестер Алексея Михайловича, царевна Татьяна, которая с детства сохраняла глубокую привязанность к старому другу своего брата. В 1681 году по ее настоянию Федор решил перевести бывшего патриарха из далекого монастыря в Новый Иерусалим. Но приказ о помиловании слишком задержался. Престарелый и тяжело больной Никон скончался по пути в Москву.

А вот нововведения опального Никона, поддержанные царем Алексеем и утвержденные Вселенским Собором, получили свое дальнейшее развитие. Начатое им исправление церковных книг пошло дальше. Русская православная церковь разделилась отныне на официальную (никонианскую) и старообрядческую. Много человеческих жизней загублено было реформой церкви. В России впервые появились различные религиозные секты, некоторые из них существуют и по сей день. Сохранилась и старообрядческая церковь, преследовавшаяся многими правящими представителями Дома Романовых. Венчание и крестины производятся в этой церкви по старым литургическим книгам, объявленным реформатором несоответствующими христианским канонам.

В связи с расколом Русской церкви большой след в памяти потомков оставила свояченица Бориса Морозова — жена его родного брата — Феодосия Морозова, она овдовела в тридцать лет, а после раскола православной церкви, стала активным приверженцем старообрядчества. Ее родители, обладая большим состоянием, были близки ко двору. Сама же боярыня Морозова стала убежденной сектанткой и горячей сторонницей аскетического образа жизни: носила власяницу, проводила ночи в молитвах, питалась скудной пищей, днем пряла, ткала и шила рубахи, раздавая их нищим на улицах Москвы, тайком в сопровождении служанки посещала тюрьмы и больницы для бедных, распределяла помощь деньгами и продуктами. Был у нее сын. Когда он вырос, она тайно постриглась в монахини, приняв имя Феодора. Примеру боярыни последовала и ее родная сестра, княгиня Урусова. Женщины создали вокруг себя группу, где исповедание проводилось по старым обрядам, пользовались старыми книгами, запрещенными реформой церкви, и занимались распространением так называемого «раскола». Это дошло до государя. Был отдан приказ арестовать обеих сестер. Когда боярыню Морозову везли мимо царского дворца, она, думая, что царь Алексей смотрит на нее, подняла с усилием свою руку, скованную цепью, и осенила себя двуперстным крестом. Именно так и изобразил ее на своей известной картине русский художник Суриков.

Поместили знатных женщин в монастырь, ставший им тюрьмой. Иногда их посещали священники, в душе сочувствующие им, поговаривали, что даже сам царь однажды ездил в тот монастырь и, долго простояв под окном кельи одной из арестованных, сказал, не скрывая своего сожаления, сопровождавшему его придворному: «Не знаю, действительно ли они страдают за правду». Это, возможно, и легенда, но очень уж в духе характера второго Романова.

Какова дальнейшая судьба сестер? Все имущество боярыни Морозовой было конфисковано, сын умер от горя. Новый патриарх — Питирим — попросил разрешение у царя посетить «заблудшую», чтобы попробовать вывести ее на правильный путь. «Вы не знаете, что это за женщина, — сказал ему государь. — Впрочем попытайтесь!»

Но попытка не удалась. Арестованная отказалась идти к патриарху, а когда ее внесли силой в его комнату, и глава церкви хотел снять с нее платок, чтобы причастить, она в исступлении закричала: «Не трогайте меня, не заставляйте погибнуть бедную грешницу!» — и стала так сильно отбиваться, что, согласившись с царем и уступая своему гневу, Питирим велел выгнать «бешеную» вон. Охранники схватили одержимую за цепь, висевшую у нее на шее, и вытащили ее волоком во двор.

Сестер пытали, но ни один стон не вырвался из их уст, ни малейшей слабости они не проявили. Царь Алексей был смущен, патриарх высказался за применение «закона», то есть сожжение. Бояре взволновались, появились ходатаи. Даже сестра царя, Ирина, пользовавшаяся его особой любовью, упрекала Алексея за его жестокость, припоминала ему заслуги Бориса Морозова, в котором он видел своего второго отца. И, как потом говорили, царь решил еще раз попытаться увещевать боярыню. Направил к ней стрелецкого капитана с приказом предложить ей поднять руку с тремя сложенными пальцами, как того требовал новый церковный устав, обещая, что в этом случае государь пришлет за ней свою собственную карету с великолепными лошадьми и свитой из бояр для возвращения домой.

«У меня были великолепные экипажи, — ответила Морозова, — и я о них не сожалею. Велите меня сжечь: это единственная честь, которой я еще не испытала и которую сумею оценить».

Но боярыня не была сожжена. Ее вместе с сестрой отправили в отдаленный монастырь, разместили в земляной тюрьме и, так как они упорно держались своего, с каждым днем давали все меньше пищи. Сестра — княгиня Урусова — умерла, месяцем позже скончалась и сама боярыня Морозова. Один современник описал потом последние минуты «святой». Она попросила своих стражников тайно вымыть единственную рубашку, которая была на ней, прикрывая ее иссохшее тело, чтобы в чистом виде явиться перед лицом Господа Бога… Но и эта ее просьба не была выполнена. Морозову завернули в рогожу и схоронили рядом с сестрой.

Никто не смог сломить волю этой удивительной русской женщины. И в последние мучительные часы своей жизни она не отошла от своей веры. В этом противоборстве царь Алексей потерпел явное поражение.

Несмотря на свой внушительный вид, второй Романов не мог похвастаться крепким здоровьем. Внезапно его силы стали быстро убывать, и в январе 1676 года после недолгой болезни царь Алексей Михайлович сорока семи лет от роду скончался, оставив молодую жену с тремя детьми — после Петра Наталья родила еще двух дочерей.