Никогда не любивший ни с кем ссориться, граф был сослан в то же Березово, где немногим более десяти лет назад кончил жизнь Александр Меншиков, впавший в немилость внука Петра Великого, его лучшего друга и покровителя, и низвергнутый не без участия самого Остермана. Поселился он в доме Меншикова: с болезнями — особенно его мучила подагра, — разочарованиями и воспоминаниями о прошлом блеске и об унижениях, которым его подвергла дочь человека, так высоко ценившего его ум и знания. Столько пользы он принес России, ставшей для него родной и близкой! За что такая горькая участь!? С этими мыслями и чувствами прожил Остерман в Сибири всего шесть лет и там же скончался. Но память о нем сохранялась долгие годы, даже будущие цари Романовы вспоминали о нем не иначе, как о человеке, являвшемся величайшим двигателем цивилизации и просвещения в России…
Интересно сложилась судьба еще одного участника свержения Бирона — генерала фон Манштейна. Ему удалось избежать печальной участи своих сподвижников, хотя при совершении переворота он был правой рукой фельдмаршала Миниха. Воспользовавшись отпуском, генерал своевременно покинул Россию и оказался в Берлине. Узнав о ситуации, сложившейся в Петербурге, Манштейн решил не возвращаться в Россию. Через русского посла в Пруссии он пытался получить отставку, но Военная коллегия отказала ему и потребовала, чтобы он немедленно возвратился в свой полк. Манштейн не последовал этому требованию, а поступил на службу к прусскому королю Фридриху II и стал его экспертом по русским делам. В России оценили этот шаг как дезертирство, и военный суд заочно приговорил генерала к смертной казни.
По дипломатическим каналам Елизавета потребовала выдачи российского офицера для приведения приговора в исполнение, но Фридрих II не сделал этого, по достоинству оценив умного и хорошо знающего обстановку в России немца. В Пруссии генерал фон Манштейн прослужил долгие годы[4].
Дочь Петра Великого вступила на престол на следующее утро после переворота. В первые же дни своего царствования она отстранила немцев от власти. Поспешила новая государыня и навсегда вытравить память о своем предшественнике на царском троне, который лишь числился на нем один год и шестнадцать дней, а затем двадцать три года провел в тюремном заключении и был лишен не только свободы и власти, но и собственного имени. Императрица Елизавета Петровна приказала уничтожить монеты и медали с его изображением, сжечь все бумаги, в которых упоминалось его имя. Короткое номинальное царствование девятого представителя Дома Романовых закончилось. Кроме дворцовых интриг, оно ничего не принесло России.
Елизавета Петровна
асправившись со своими противниками и удалив семью своего, предшественника, Елизавета вздохнула свободно и заторопилась надеть на голову корону. Первой же весной вместе с многочисленной свитой она выехала в Москву. Путешествие совершалось в экипаже, который можно было назвать настоящим домом на колесах: внутри все напоминало убранство небольшой комнаты, посередине стоял стол и стулья, у стены — кушетка для отдыха и маленький туалетный столик с зеркалом. Экипаж был снабжен специальным приспособлением для топки, широкие оконца с занавесками позволяли смотреть на дорогу, по обочине которой по этому случаю были рассажены молодые сосны. В местах, отведенных для остановки, были поставлены живописные беседки. В деревнях и селах, через которые должна была проехать царица, стояли люди, образуя как бы живую изгородь; экипаж новой российской государыни они приветствовали низким поклоном. При наступлении темноты на пути следования царского кортежа вдоль дороги на определенном расстоянии друг от друга зажигались бочки со смолой, светившие словно большие яркие фонари.
Коронация состоялась в Успенском соборе. Церемония, распорядителем которой был француз Рошамбо, была очень торжественной и пышной. Колокола непрерывно звонили, улицы, по которым следовал кортеж, были украшены гирляндами и свечами, гремели салюты. Дочь Петра Великого, одетая в великолепное платье, вступила в собор и села на трон под парчовым балдахином. Рядом на специальном столе лежали все регалии императорской власти и царственная корона — та самая, которая побывала когда-то на голове ненавистной Анны Иоанновны, — из-за спешки с коронацией изготовить новую корону не успели. Очевидцы потом говорили, что Елизавета не стала дожидаться, когда архиерей, читавший молитву, возложит корону на ее голову, и поспешила сделать это сама — на глазах знати и духовенства, как бы подчеркивая тем самым, что высшей властью она обязана только самой себе.
В последующие дни императрица занялась раздачей наград и титулов придворным из своей свиты и визитами. Покончив с делами, она предалась удовольствиям, вспомнив былое время, когда развлекалась здесь во время затянувшегося пребывания в престольном городе своего коронованного племянника Петра II. В Москве, где она провела бурное время своей молодости, ей было свободно и весело — балы и маскарады, на которые обычно приглашалось много людей, следовали один за другим. Во вновь выстроенном театре, вмещавшем пять тысяч зрителей, давались представления, на которых выступали итальянские певцы, французские танцоры и молодые придворные актеры с интермедиями и короткими аллегорическими балетами, пользовавшимися большим успехом у зрителей. Да еще торжественные обеды, ужины, пикники и, конечно же, охота в подмосковных лесах. Время летело с быстротой молнии — празднества закончились лишь осенью, и двор вместе с коронованной императрицей возвратился в Петербург.
Несмотря на привычку к бережливости, которую Елизавета приобрела, будучи цесаревной, из-за скромных средств, находившихся в ее распоряжении, она уже имела многочисленный штат дворцовых служащих: камергеры, секретари, чиновники по важным и неважным делам, музыканты, песенники и множество лакеев. Среди обитателей дворца были и девушки из самых знатных семей, называвшиеся немецким словом «фрейлина». У Елизаветы их было девять. Состоя при особе императрицы, они жили все вместе в здании, примыкающем ко дворцу, участвовали в дворцовых мероприятиях, выполняли порой некоторые поручения своей государыни. Она же, со своей стороны, относилась к ним по-матерински и зачастую сама заботилась об их будущем замужестве. Целый штат при новой царице составляли чесальщицы — женщины, окружавшие ее кровать в ночное время и тихонько чесавшие ее пятки, разговаривая вполголоса. На рассвете они удалялись. Даже знатные особы стремились занять этот пост — ведь при ночных беседах можно было и шепнуть на ушко государыне какое-либо словцо, оказав тем самым щедрую услугу тому или иному «просителю». Среди чесальщиц числилась и Мавра Егоровна Шувалова, урожденная Шепелева. Уже с одиннадцати лет она была «комнатной девушкой» Анны Петровны, старшей сестры Елизаветы, а после замужества цесаревны сопровождала ее в Киль. Там Мавра оставалась до смерти Анны и в Россию возвратилась с телом своей усопшей госпожи. Во время пребывания в Голштинии она находилась в постоянной переписке с Елизаветой Петровной, а вернувшись осталась неотлучно при ней. С цесаревной Маврушку, как ее называли, соединяла общность вкусов и привычек, любовь к пению, стихотворству, к играм и забавам. Добродушная и веселая, она любила хорошо поесть, выпить, сыграть в карты и рассмешить «Лизаньку», если той вдруг взгрустнется. Вступив на престол, Елизавета выдала свою любимицу замуж за своего камер-юнкера Петра Ивановича Шувалова, который был моложе Мавры Егоровны на три года. В день коронации государыня пожаловала ее в статс-дамы. Графиня Шувалова была преданной и любящей женой, она родила своему супругу двух сыновей, а главное, способствовала возвышению семейства Шуваловых при дворе императрицы Елизаветы. Ее влияние было настолько сильным, что современники назвали ее «настоящим министром иностранных дел».
