Об этом уж писано-переписано. Можно было бы начать новые, захватывающие тома о том, как пытались разворовывать, растаскивать, проматывать эту недвижимость. Называть цифры убытков, проклинать казнокрадов и мздоимцев. Но их имена знает не только Россия, СНГ, а благодаря вниманию немецкой прессы, и вся Европа. Некоторые из них уже за решеткой, иные по-прежнему в мягких руководящих креслах.

Так стоит ли притворяться, тем более, что ни одна газетная статья не внесла ясности. Разменявшись на частности, журналисты не ответили на самый главный вопрос — в чем же корень зла, отчего все лошло не так, как хотелось, наперекосяк и, наконец, ни за грош было отдано немецкой стороне.

Кстати говоря, до истины не докопались не только журналисты, но и многочисленные комиссии — президентские, парламентские, прокурорские.

Вполне возможен и другой вариант — не хотели докопаться? Кто знает? Во всяком случае, в многочисленных докладных записках по итогам проверок, инспекций, ревизий не было ответа на волнующий всех вопрос — что лежало в основе и послужило первоисточником теории, рожденной в недрах президентского окружения, о необходимости полной сдачи недвижимости?

Как мы помним, Горбачев, в беседе сЯзовым и Бурлаковым, придавал проблеме реализации «германской» недвижимости первоочередное значение.

Думаю, и Ельцин не мог не осознавать ценность построенного здесь за полвека. Но тогда почему уже в ноябре 1991 года на встрече в Бонне он предложил так называемый паушальный вариант, который стал предтечей полной передачи недвижимости ЗГВ без взаимных претензий?

Признаюсь: не один месяц понадобился мне, чтобы приблизиться к разгадке этого сложного явления. В моем архиве сотни бесед, мнений юристов, специалистов по недвижимости, строителей, работников КЭЧ, финансовых инспекторов, медиков, экологов, авиаторов.

Пришлось перевернуть тома документов, справок, отчетов, экспертных заключений, обвинений, оправданий, ведомственных переписок.

И только теперь я смею высказать свои соображения по этой крайне сложной, болезненной проблеме, в фокусе которой пересеклись политические, экологические, нравственные интересы, государственные и личные амбиции. «Паушальный», или «нулевой вариант», обнаружил высокий профессионализм с одной стороны, и бездарность с другой, крупнейшие дипломатические просчеты и победы.

Итак, 12 октября 1990 года в Бонне под гром аплодисментов был подписан Договор между Федеративной Республикой Германии и Союзом Советских Социалистических Республик об условиях временного пребывания и планомерного вывода советских войск с территории Федеративной Республики Германии.

Подпись за СССР поставил, как свидетельствует документ, Владислав Терехов, за ФРГ — Ган-Дитрих Геншер.

А за три дня до этого тот же Владислав Терехов, а с немецкой стороны доктор Тео Вайгель, подписали Соглашение между правительствами двух стран о некоторых переходных мерах.

Статья 7 Соглашения гласила о том, что «определение состава и стоимости недвижимого имущества, построенного за счет средств Советской стороны… Осуществляется специально создаваемой для этого советско-германской комиссией. Она также определяет формы реализации этого имущества».

Непосредственная реализация имущества была возложена на Министерство внешних экономических связей. Запомним эту, весьма важную деталь. В дальнейшем нашем повествовании она станет определяющей.

Какая же роль отводилась Западной группе войск? Откровенно говоря, весьма незавидная. А точнее, не лезть со свиным рылом в калашный ряд. Мягче выражаясь, роль подсобного рабочего: подкрасить, подмазать, вывезти мусор, словом, проделать подготовительные работы. А продавать будут специалисты. Ну что ж, баба с возу — кобыле легче. И потому подобное сообщение было воспринято командованием ЗГВ вполне спокойно. В конце концов, не дело армии торговать. Хотя, справедливости ради, были кое-какие опасения. Попросту говоря, чиновники военного ведомства беспокоились (и не без основания), куда уплывут денежки от проданной недвижимости? К тому времени в стране достигла пика развязанная беспрецедентная грязная антиармейская кампания. В армию плевали изо всех углов, словно люди в погонах были не их сыновьями и братьями, а пришельцами с чужой враждебной планеты. Крепли голоса безумцев, что армия вообще не нужна.

Президент безмолвствовал. О какой заботе правительства о людях военных в этот момент можно было говорить? Деньги, при всем бедственном положении офицеров, не попали бы в армейский карман. Однако и опасения по этому поводу оказались преждевременными. Денег пока не было. Но кое-кому они казались уже в руках. И потому министерство внешних экономических связей не спешило.

Другая высокая договаривающаяся сторона, то бишь немецкая, работала исключительно активно и напористо. Достаточно привести лишь один пример. Она заключила договор с известной фирмой ИАБГ на проведение углубленной экологической экспертизы. На эти работы федеральным правительством было отпущено 70 миллионов дойч-марок (!). Я видел тома документов, где был исследован каждый клочок земли на территории советской воинской части. В доказательство прилагались цветные и черно-белые фотоснимки, результаты замеров и проб грунта, анализ состояния подземных вод, описание загрязнения. Все исследования проводились по нормам ФРГ, которые значительно отличаются от наших.

Конечно, уже тогда Западная группа войск резонно возражала. Как, например, в грунте того или иного аэродрома отделить бензин и масла советских самолетов от того же самолетов немецких люфтваффе. Ведь многие наши авиационные части дислоцировались на прежних аэродромах германских ВВС.

Вот лишь один пример — военный аэродром в городе Перце. Со времен войны здесь располагалась авиационная часть вермахта с базой обслуживания.

Пролив бензина 15–30 метров, определили немецкие экологи. Что ж, вполне возможно, аэродром не розарий. Но сколько тут советского, а сколько немецкого бензина, увы, не под силу ответить даже самым высоким профессионалам-экологам.

Разгорелся спор… А таких объектов в Германии — аэродромов, парков боевых машин, бензозаправочных станций, складов хранения ГСМ, — сотни.

Главком ЗГВ прекрасно понимал: «перетягивание каната» на местном уровне ничего не даст. Эту проблему следовало решить в Бонне и Кремле. Ибо она не начиналась и не заканчивалась временем пребывания группы Советских войск в Германии.

Мы не захватчики, мы не по собственной воле пришли на немецкую землю. Фашистская Германия и ее агрессия заставили сделать это. Тогда возникает закономерный вопрос: почему взаимные расчеты за нанесенный экологический ущерб начинать с 1945 года, а не с 22 июня 1941 года?

Логично было бы включить в этот счет гигантский ущерб, нанесенный фашистскими войсками экологии Советского Союза.

Но Кремль молчал. А в «региональной» борьбе силы были явно не равны. С немецкой стороны выступали высокопрофессиональные специалисты-экологи, а с советской — офицеры, весьма далекие от экологии.

Вы спросите, где же были наши ученые-экологи? А действительно, где? Во всяком случае, все призывы командования ЗГВ прислать таковых оказались гласом вопиющего в пустыне.

Но только ли о них речь? Видимо, логично (и этого ожидали в группе) было сразу после подписания Договора сформировать не только «высокую» комиссию, но и ее рабочие органы, включив в их состав компетентных в различных областях знаний специалистов, которые занялись бы изучением рынка недвижимости и ее продажей, а также и взаимными экологическими претензиями.

Увы, ничего подобного не случилось, да и случиться не могло.

Комиссия, которую с советской стороны возглавлял Министр внешних экономических связей Катушев, с немецкой — статс-секретарь министерства финансов Клемм, заседала, но по-прежнему не были согласованы две крайне важных статьи — седьмая и девятая.

Суть седьмой статьи — общие положения об определении возможных претензий. Что, собственно, считать ущербом, а что не считать?