И, казалось, надеждам этим суждено сбыться.

В петербургском театре русская труппа, сразу же по вступлении новой царицы на престол, получила определенный день в неделю (среду) для своих спектаклей, а на время торжественной коронации вся русская труппа во главе с Федором Волковым была отправлена в Москву.

Мало того. Екатерина II поручила Волкову организовать невиданный по пышности уличный маскарад-процессию для всего московского населения.

Волков с большой охотой принялся за выполнение этого поручения новой царицы. Оно вполне совпадало с его личными вкусами, а, главное, очень отвечало тому тайному и заветному стремлению Волкова обслуживать народ полезными увеселениями, которое проникало всю его жизнь и с которым он начал свою актерскую и режиссерскую деятельность. Дать зрелище «простому народу», снова увидеть его лицом к лицу в качестве театральной аудитории — ничего другого так страстно не желал Волков всю свою жизнь! Поручение Екатерины II обещало ему выход из творческого тупика, в котором Федор Григорьевич чувствовал себя все последние годы.

Вместе с Херасковым и Сумароковым Волков составляет план грандиозной уличной маскарадной процессии — «Торжествующая Минерва». Текст песен для хоров пищет Сумароков, стихи к программе — Херасков, а Волков берет на себя руководство всей режиссерской частью и непосредственную организацию процессии. К маскараду выпустили специальную книжку-анонс, отпечатанную в типографии Московского университета.

Нужно было иметь много фантазии и театрального опыта, а, главное, хорошо знать и чувствовать народные вкусы, чтобы в сравнительно короткий срок создать и организовать такую грандиозную уличную процессию. Более двухсот блестящих, фантастически разукрашенных колесниц бесконечной вереницей двигались по улицам Москвы; каждая была запряжена двенадцатью-двадцатью четырьмя волами. В процессии участвовало около четырех тысяч человек, набранных Волковым из добровольцев.

Маскарад «Торжествующая Минерва» продолжался три дня — 30 января, 1 и 2 февраля 1763 года. Кроме увеселения, он преследовал и нравственные цели — воспитать в народе отвращение к порокам.

Уличная процессия «Торжествующей Минервы», состояла из самых разнообразных картин. Процессия открывалась шествием провозвестника торжества и разделялась на отделения. Каждое отделение обозначалось особым знаком, который вестники несли на шесте.

Первое отделение называлось «Упражнения малоумных», и знак его весь был увешан колокольчиками и куклами. Шествие открывали певцы и музыканты, представлявшие собой двор Момуса. За ним следовало несколько театров с прыгающими и вертящимися куклами. По сторонам на деревянных конях ехали двенадцать всадников с погремушками. На особой колеснице был представлен чуть не весь Парнас, сопровождаемый духовой и роговой музыкой. На других экипажах ехали боги Греции — Марс, окруженный героями древности, Паллада, Бахус…

За богами Греции на колеснице возвышался пышный волшебный замок, в нем молчаливо восседали русские сказочные великаны. За ними потянулись обыденные картины: вертелись качели с веселыми песенниками, представлялась внутренность кабака с толпою пьяниц, выступали судейские подьячие. Ряд персонажей карнавала олицетворял всевозможные пороки: Невежество, Мздоимство, Насилие, Обман.

За ними следовали поезда Спеси, Мотовства, Бедности, которая, очевидно, тоже рассматривалась в те времена правящими классами как органический порок. Маскарад заканчивался торжественным поездом Минервы и Добродетели с их свитами.

Каждое отделение процессии сопровождалось своими хоровыми песнями, очень любопытными по кадансам и припевам. Вот, например, нравоучительная песенка, сочиненная Сумароковым для хора, сопровождавшего Бахуса:

Веселье, шум, пышность поезда, пение, музыка и самое содержание «Торжествующей Минервы» очень пришлось по вкусу москвичам, в особенности «простому народу», лишенному всяких увеселений и забав. Он переполнял улицы, усыпал окна домов и даже крыши, несмотря на холодную, зимнюю погоду. «Все сие, — отмечал восхищенный Болотов, — распоряжено было так хорошо, украшено так великолепно и богато, все песни и стихотворения петы были такими приятными голосами, что не инако, как с крайним удовольствием на все то смотреть было можно».

Создание этого грандиозного народного зрелища было возможно только благодаря напряженнейшей работе такого замечательного театрального организатора и энтузиаста, каким был Федор Григорьевич Волков. Требовались огромные воображение и ловкость, чтобы так оригинально оформить каждое отделение и даже каждую колесницу «Торжествующей Минервы», не дать им смешаться в кривых улицах и переулках тогдашней Москвы, не нарушить порядка отдельных частей процессии, точно соблюдать маршрут и т. д.

Федор Григорьевич был совершенно неутомим. Целые дни разъезжал он верхом по московским улицам. Его кудрявые волосы развевались в морозном воздухе, его возбужденные распоряжения слышались в самых разнообразных частях Москвы. Он мелькал то на трудном повороте процессии, поворачивавшей из одной улицы в другую, то спокойно сидел на коне, ожидая подъезжающий к мосту карнавал и еще издали заботливо оглядывая вереницу пестрых, нарядных и шумных экипажей. Все три дня маскарада Волков не знал ни минуты покоя, не чувствовал никакой усталости.

Зато, когда лихорадочные дни торжества прошли, Федор Григорьевич почувствовал сильное утомление, а затем какое-то недомогание. Сперва ему казалось, что это пустяки, но вскоре болезнь уложила неутомимого актера в постель.

Двор интересовался состоянием его здоровья. Екатерина присылала к нему своих врачей. Было уже поздно… У Волкова началась, как говорили в старину, «гнилая или воспалительная горячка», т. е. тиф.

Жизнь первого актера и организатора русского профессионального театра таяла с каждым днем. 4 апреля 1763 года, на тридцать пятом году жизни, Федора Григорьевича Волкова не стало. Раньше всех выбыл из состава первой русской труппы главный ее организатор…

Страстный театрал Виссарион Григорьевич Белинский, придя однажды на спектакль, увидел, что он несколько рано явился в храм своего любимого отдыха.

В ожидании поднятия занавеса Белинский дал «полную волю своей мечтательности». «Скоро ли, думали мы, в русских утвердится полное уважение к самим себе, к своему родному, без ненависти и враждебного пристрастия ко всему достойному уважения у иностранцев? А этот гениальный рыбак, это дивное явление, которому мало равных в истории человечества?.. А этот сын купца, пасынок кожевенного заводчика, отец русского театра?»

И Белинский начал раздумывать, какая завидная участь ожидала бы память Волкова, живи он в условиях сколько-нибудь культурного государства, ценящего своих лучших людей, а не в палочной атмосфере чиновно-дворянской России. «Вот, например, этот Волков — будь он иностранец, его соотечественники давно бы истребили его жизнь на трагедии, комедии и драмы, оперы, водевили, романы, повести, сказки; а у нас нет даже полной его биографии, потому что негде взять фактов о подробностях его жизни, а многие не знают его и имени»[23].