Диверсия и вербовка. Поначалу это завязывалось в один узелок, теперь, когда мы узнали некоторые подробности о вербовке, этот узелок развязывался и одно с другим не сходилось.

— Что же делать?

Еще раз допросить Фишера? Я высказал руководству свое желание встретиться с Фишером, но особых надежд на эту встречу не возлагал. Не верить его показаниям особых оснований не было. Гертруда — вот кто еще мог бы подтвердить или опровергнуть показания Фишера. Но она живет в ФРГ и ее не допросишь.

Вечером я вышел пройтись по городу. Город незнакомый, но расположение главных улиц я уже знал. Мне было все равно куда идти, но влекло меня к Чарустину, к дому, где он жил.

Стандартный типовой дом нового жилого квартала. Внизу — гастроном. Я зашел в магазин, осмотрел прилавки, вышел. В сквере возле дома присел на скамейку. Посреди сквера детская площадка. Там резвились самые маленькие жители дома. Качались на качелях, возились в ящике с песком. Я смотрел на окна дома. Здесь он живет, здесь его мир, здесь он остается один на один со своей совестью.

Мои товарищи работали, собирая все, что можно было узнать в короткий срок, об этом человеке. Мы не обошли вниманием и подсказки Баландина. В институт, где Чарустин защищал диссертацию, поехал наш сотрудник выяснить все что можно об этой диссертации. Консультировались наши товарищи и со специалистами, пытаясь выяснить, что могло быть основой конфликта между куратором и Чарустиным в московской аспирантуре. Нам надо было понять этого человека. Что могло привести его в объятия Фишера?

Я задумался и не услышал шагов. Раздался знакомый голос.

— Вы ко мне, товарищ Дубровин?

Я оглянулся. Передо мной стоял Чарустин. Высокий, седой человек с усталыми карими глазами. Он осунулся за эти дни, и даже угасла та тревога, которую я приметил у него на пожаре.

Неладно получилось, что он застал меня возле своего дома, я не собирался за ним следить.

— Да вот, выдался свободный вечер...

Чарустин сочувственно улыбнулся.

— И вечер и день, я всегда в вашем распоряжении. Я ждал.

— Вы ждали?

— Ждал! Мне известно, что Баландин настаивает на том, чтобы расследованием занялось ваше учреждение. К тому же у следователя прокуратуры я уловил некий оттенок, подозрительности.

Он сам шел к нам навстречу? Это всегда интересно. Что это? Попытка разведать боем, что нам известно? Обычное в таких случаях нетерпение?

— Вы один? — спросил Чарустин.

Задавая этот вопрос, не высказал ли он опасение, что мы пришли за ним?

— Один.

— Неофициальный допрос?

— Нет, расследование ведет прокуратура. Баландин действительно сделал нам некоторые представления. Но это же объяснимо, Василий Михайлович... Такое несчастье...

— Чем обязан я вашему визиту? — сухо и даже вызывающе сказал он.

Визита не было. Не объяснить же Чарустину, что ноги сами меня привели к его дому, а стало быть, и к этой встрече.

— Считайте нашу встречу случайной! — ответил я Чарустину.

Он грустно усмехнулся.

— Наш город невелик, вы приметны. Поверьте, я не вижу ничего необычного в том, что катастрофой заинтересовалось ваше учреждение. Я рад, что встретил вас... Случайно! Я знаю, что у вас побывал Баландин. Он об этом всех оповещал. Я ждал вызова — вызова нет. Самому идти как будто бы и незачем... А надо бы! Надо! Баландин у вас побывал, в этом есть особенный смысл!

— В чем же вы видите здесь особенный смысл?

— Мне кажется, что Баландин решил меня уничтожить... Мне надо бы с вами объясниться, поскольку вы причастны к расследованию причин катастрофы.

— Технические вопросы, товарищ Чарустин. Технические вопросы...

Чарустин искоса посмотрел на меня и предложил:

— Может быть, вы зайдете ко мне? В технических вопросах я могу быть полезен.

Пришлось принять приглашение.

Квартира на третьем этаже. Две комнаты. Мы прошли в кабинет. Вдоль стен книжные стеллажи. Письменный стол не очень просторный, да их сейчас и не делают массивными. Над книжными полками несколько эстампов. Над письменным столом фотография двух ребятишек: мальчик и девочка.

Я мгновенно все это обежал взглядом и... Я не мог скрыть своего удивления. На столе стояла фотография. Точное повторение фотографии Гертруды, присланной нам органами безопасности ГДР.

Признаюсь, к такому варианту я был не подготовлен.

Вежливый хозяин пропустил меня вперед, поэтому он не видел моего лица в тот момент, когда я заметил на столе фотографию.

Мы сели к столу. Я попросил листок бумаги и высказал предположение о наличии подземного хода под нефтепроводом.

Чарустин внимательно слушал. Какого-либо облегчения я не заметил у него. Он не ухватился, как утопающий, за эту соломинку.

Когда я кончил, он с сомнением покачал головой.

— Легенда о подземных ходах возле монастырей — явление распространенное. Вы утверждаете, что есть документы о подземных ходах именно в этом монастыре. Может быть... Были, вероятно. Но это четырнадцатый век. С тех пор минуло более шестисот лет. Предполагаемый подземный ход лежит в пойме реки. Давайте прикинем, какой слой песка могла нанести за шестьсот лет Талица. Она только на вид скромная речушка... Я ее видел и в дни разлива...

— На откосах видны камни. Можно предполагать, что она бежит по каменистому кряжу...

Чарустин покачал головой.

— Кремниевые прожилки и не более того. Песок. Талица в древности, вероятно, в меловой период, была дном моря. Вообще огромные площади этой области в меловой период были покрыты морем. Отсюда и пески. И не только по руслу Талицы. Со времен татарских нашествий здесь вырубаются леса. В петровские времена отсюда брали дуб и сосну. В прошлом веке разорившиеся помещики продавали лес на выруб. Пески не дремали, они тихо накатывались под ветрами, которым открыло дорогу безлесье.

Чарустин начал что-то подсчитывать на бумажке и вдруг остановился. Внимательно посмотрел на меня, и по бумаге опять побежали цифры. Карандаш сломался от сильного и, пожалуй, нервного нажима.

Он достал из кармана шариковую ручку. На листке выстроились в колонки цифры, пошла, в ход логарифмическая линейка.

Я смотрел на него, пытаясь угадать, всерьез все это или тонко рассчитанная игра?

— Я не хотел бы таких доказательств своей невиновности, — сказал задумчиво Чарустин. — Вам известно, какое обвинение выставляется прокуратурой?

— Мне известен акт технической комиссии... — ответил я уклончиво.

— В прокуратуре ход рассуждений сводится к тому, что я получил трубы некачественного металла... Слово «диверсия» не произнесено, но оно как бы повисло в воздухе. Мне легко было бы ухватиться за эту версию... но! Подземный ход в песчаном грунте поймы не мог сохраниться на протяжении шестисот лет. Это исключено. Что там произошло? Почему получился провал? Выводы технической комиссии относительно причин взрыва придется мне оспаривать.

— А каменная кладка?

— Она о чем-то говорит... Но о чем? Техническая экспертиза не упоминала о каменной кладке. Я буду настаивать на широких вскрышных работах. Может быть, что-то объяснит геолог... Но это все детали. Я отвечаю за эту аварию... Некачественный металл? Это я сразу и категорически отвергаю!

Я указал на листок бумаги.

— Что говорят ваши расчеты?

— Они приблизительны. Нанос песка должен составить за шестьсот лет... Это горы песка! Нефтепровод лежит значительно мельче. Но мы можем идти и от обратного. Мог быть нанос песка, а могло быть и смытие песка. Тогда бы подземный ход открылся и следы его исчезли бы еще в семнадцатом столетии...

— А каменная кладка?

— Она меня и сбивает. Нужны вскрышные работы...

Я встал. Чарустин проводил меня до двери. Визит окончился. Я медленно спускался по лестнице.

Портрет Гертруды? Что должно означать это? Он ее старше лет на двадцать с лишним. Портрет, конечно, дареный. Но это еще не обязывало поставить его на виду, на столе. Не для меня же он поставил его? Для тех, кто часто ходит в дом, для его приятелей это предмет интереса и прямых вопросов. Что он отвечает на такие вопросы? Любовь, разъединенная границами? Портреты переводчиц и просто приятельниц на стол не ставят.