Границу он почти всегда пересекал налегке. Небольшой баул из крокодиловой кожи с туалетными принадлежностями, сменой белья и чемодан с подарками родственнику: бутылка редкого вина, какие-нибудь консервные новинки, всякого рода сувениры.

Эрвин Эккель гостил у родственника три-четыре дня, потом уезжал. Следовала та же сдержанная церемония прощания на вокзале.

Общественное лицо Эдгара Эккеля не вызывало никаких сомнений. Он всю жизнь провел в городке. Родился в семье пастора, учился, закончил университет, преподавал древние языки и историю. В тридцать пятом году он имел крупные неприятности. В чем они заключались, никто толком не знал. Он был отстранен сначала от учительской работы, а потом подвергнут превентивному аресту без предъявления обвинений. Он исчез из городка на три года. Вернулся, но ни одной душе не поведал, где пропадал. Уже после войны он сообщил властям Германской Демократической Республики, что в тридцать пятом году без суда и следствия его заточили в концлагерь Эстервеген. Он так же показал, что на его глазах умирал от истязаний в Эстервегене писатель Карл фон Осецкий, лауреат Нобелевской премии... Так же ничего ему не объяснив, его выпустили из лагеря, взяв подписку, что он никогда и нигде не будет рассказывать об Эстервегене и обо всем, что с ним происходило. Ему тогда же разрешили вновь вернуться к учительской работе.

В разное время, в разных административных учреждениях Германской Демократической Республики были обнаружены странные документы. Это были распоряжения, полученные по почте. Распоряжения эти вызывали недоумение: одно противоречило другому, одно исключало другое. В банки приходили указания о выдаче крупных сумм различным предприятиям, без каких-либо заявок. Кое-где успели выполнить эти распоряжения, где-то подвергли их сомнениям, но и только. Предписания шли из правительственных учреждений, оформлены были правильно, стояли на них все положенные подписи.

Распоряжения и предписания приходили в почтовых конвертах, перепечатанными на пишущей машинке. Органы безопасности заинтересовались этими документами. Проверка сразу же показала, что это были весьма искусно сфабрикованные фальшивки. Цель «творчества» не вызвала сомнений: кто-то пытался внести хаос и неразбериху в работу административных учреждений. Надо было искать машинку. И нашли...

Эдгар Эккель обратился в муниципалитет за разрешением подключить свой сад к городскому водопроводу. Заявление его было отпечатано на машинке. Кому-то шрифт машинки показался сходным со шрифтом фальшивок. Заявление было доставлено в органы безопасности. Экспертиза немедленно установила, что фальшивки напечатаны на машинке Эдгара Эккеля. Так попали в орбиту внимания органов безопасности «братья Эккели.

Остальное дело техники...

Прибыл в очередной вояж Эрвин Эккель. Лишь только он пересек границу, последовал сигнал в городок, где жил его родственник. К Эдгару явились сотрудники безопасности. Пока поезд с Эрвином шел от границы, удалось выяснить, как появлялись фальшивки.

Эдгара Эккеля попросили показать пишущую машинку, на которой было отпечатано его заявление. Он спокойно провел контрразведчиков в большую и светлую комнату брата. На столе стояла пишущая машинка. Сверили шрифт — совпадает.

Эдгар сказал, что Эрвин приезжает к нему в свободное время писать мемуары, делать это дома он боится. В углу комнаты стоял сейф. Хозяин объяснил, что брат хранит в нем свою рукопись. Машинкой этой он, Эдгар, никогда не пользовался. Несколько дней тому назад сломалась буква на его машинке, и он решил написать на ней заявление, не усматривая в этом ничего предосудительного.

Пришлось вскрыть сейф. Сразу же начались сюрпризы. Вскрывали сейф специалисты с большими предосторожностями. И не напрасно. Замок был заминирован. Мину обезвредили, рукописи там не обнаружили, зато нашли множество заготовок для фальшивок.

На этот раз Эрвина Эккеля на вокзале встретил не Эдгар, а сотрудники органов безопасности... Был арестован и Эдгар Эккель. Он сразу же начал давать показания.

Да, он имел основания не верить Эрвину Эккелю, но о том, что тот печатал на машинке фальшивки, не знал.

Далее Эдгар показал, что Эрвин на самом деле не состоит с ним в родстве, он присвоил имя его двоюродного брата, погибшего на Восточном фронте. Настоящее имя Эрвина — Курт Ханс Фишер. Познакомились они в концлагере Эстервеген...

В 1933 году Курту Фишеру было девятнадцать лег. Отец его содержал мясную лавчонку на одной из улочек во Франкфурте-на-Майне. Торговля шла трудно, еле-еле удавалось сводить концы с концами. Приказчика не держали. За прилавком с пятнадцати лет стоял Курт. Он же разносил товары по домам богатых заказчиков.

В те годы рынок был завален соблазнительными товарами, горели огни ресторанов и ночных заведений, на голову обывателя обрушивались невиданные дотоле зрелища с острой приправой.

Парнишка из мясной лавчонки жаждал приобщения к общему празднеству, но билет стоил слишком дорого. Для того чтобы иметь, надо было отнять у других, но на пути этой простейшей комбинации стояли законы. А Курт был трусоват для того, чтобы идти на прямой конфликт с законом. Фигура полицейского вызывала у него оторопь. И вдруг — полное освобождение от ответственности перед законом, перед совестью, перед богом, перед людьми.

На площади во Франкфурте-на-Майне перед зданием городской ратуши с трибуны, осененной невиданными дотоле знаменами с черной свастикой, человек произносил речь во всеуслышание, не таясь и не скрываясь, а даже под охраной полицейских. Он призывал уничтожать и истреблять... Кого уничтожать и истреблять, девятнадцатилетний Курт Фишер не очень точно представлял, но призов к разбою звучал, и он принял его.

Это была знаменитая речь Геринга 3 марта 1933 года.

Именно эта речь, как указал Курт Фишер на допросе в органах безопасности ГДР, и была для него толчком к вступлению в легион коричневорубашечников.

Курт Фишер покинул полуподвальчик на тихой улочке, а вскоре дорога привела его в лагерь Эстервеген. Он стал охранником. В Эстервегене он помогал на допросах... По знаку допрашивающих набрасывался на жертву, бил, крушил, «уничтожал и истреблял».

Иногда ему предоставлялась возможность потренироваться и в одиночку. Он вызывал заключенного и добивался от него признаний в любом преступлении, которое сам же и сочинял. Так они встретились с Эдгаром Эккелем.

До этого Эккелю никаких обвинений не предъявляли. Был арестован, доставлен в лагерь без объяснений причин. Учитель, воспитанный на немецкой классике, взирал с удивлением на своего палача.

— Учитель? — спросил Фишер. — Убийство для тебя самое подходящее дело. Рассказывай, как убивал функционера нашей партии? Отвечай: где и когда совершил преступление?

— Я... я не понимаю, о чем вы меня спрашиваете! — ответил Эккель.

Тут же последовал страшный удар дубинкой по лбу, и Эккель свалился на пол...

Словом, в конце допроса он подписался подо всем, что пожелал ему вменить в преступление Фишер.

Фишер частенько стал вызывать на допрос Эккеля, каждый раз придумывая ему новое преступление, пытками добиваясь признания.

Но что-то само собой свершилось в деле Эккеля, и его выпустили.

Фишер, выпуская Эккеля, вынудил его дать обязательство помогать ему, когда бы он этого ни потребовал.

Шли годы. Фишер поднимался по палаческой лестнице, правда, высот особых не достиг и был отправлен в Россию. Опыт его службы в концлагерях приняли во внимание. На фронт он не попал, его направили на формирование карательных отрядов.

Расстрел мирного населения на юге России принес ему известность. Имя Фишера попало в списки Чрезвычайной комиссии по расследованию зверств немецких оккупантов. Советским Военным трибуналом он заочно был приговорен к смертной казни. Приговор опубликовали в газетах. Окольными путями газета попала сначала в руки командования карательным легионом, а затем и в руки Фишера. Приговор этот звучал как признание его «подвигов», придавал ему вес в глазах коллег и начальства. Шло время. Под ударами Красной Армии захватчики откатывались на Запад. Тайком от своих коллег по кровавым делам Фишер чаще и чаще вспоминал о газете со смертным приговором. Война стремительно подкатывалась к границам Германии, Фишер поторопился перебраться в западные районы страны, конец войны застал его в западной зоне оккупации. Он затаился, но ненадолго...