Остановились... У них рыба, у нас городская закуска. Шофер достал ведро, запылал костер, и потянуло из ведерка запахом ушицы.

Разговор, конечно, зашел сразу же о пожаре.

Старик оказался местным жителем из села, соседствовавшего с Сосновкой. Работает конюхом в колхозе. В час, когда начался пожар, стерег лошадей в ночном, в лесу за Талицей.

— Рвануло, как бомбой, — рассказывал он. — Думал, бомбежка началась. Лошади захрапели, разбежались, коли не были бы стреножены. А потом зарево. Казалось, солнце взошло. В лесу я стоял. Выбежал на берег — смотрю, Сосновка горит, и огонь дальше мчится, прямо к речке. Вода остановила. Страсть, какой никогда не видывал.

— А в дырку-то ты заглядывал? — спросил его вдруг шофер.

— В дырку-то... — ответил старик. — Нас туда не подпускают. Воинская охрана стоит... А чего в нее заглядывать? Она сквозь до самой Талицы пробита.

— Как это до Талицы? — удивился Марченко.

— Ты не гляди, что речушка воробью по колено, а галке по скакалку. Она хитрая...

— В чем же ее хитрость?

— Что ни год, то норовит русло поменять. Ишь, как равнину изгрызла. А все от подземных ключей... Они под землей бегут и всю воду в Талицу сливают. Тут песочек одно заглядение, а наступишь, совсем можно сгинуть. Зыбун-песок...

— Это как же сгинуть-то?

— Скотины страсть погибло. На мокреть ступишь, сразу под землю утянет, хуже чем в трясине. Его весь снизу размыло. Песок плавает...

— Как же это дырка на Талицу вышла? Что за дырка? А?

— Под трубой — труба... Сколько рыбы пропало... Вода текла черная перед самым пожаром...

Я поднял глаза на Марченко. Он смотрел на старика.

— О подземных речках не слыхивали? — спросил старик. — В стародавние времена здесь, неподалеку монастырь стоял. От монастыря нынче ничего не осталось. Фундамент песком затянуло... Богатый фундамент. Мы иной раз оттуда кирпич поковыриваем. Ковырять трудно. На известке клали с яичным белком. Глубоко в землю уходит тот фундамент. Там говорят, имели монахи подземные ходы, от татар спасались, к родникам за водой под землей ходили...

Я поднялся на пригорок.

Как это раньше я не пригляделся к местности? С дороги, да на первый взгляд, словно бы обычная долина, обычной среднерусской речушки. Перелески, кустарники. В приспущенном словно бы геологическим сбросом распадке бежит речка. Каменистые прожилины на откосах оврагов. Листва на деревьях густо-зеленая, гораздо темнее, чем за распадком. Обильный подземными водами край...

Прибыл взвод солдат. Мы пригласили с собой старика.

В комбинезоне и в кислородной маске спустился в провал боец. За ним потянулись телефонный провод и трос. Трос пустили по лебедке. Сначала солдат спускался по склону шагом, затем трос натянулся. По телефону поступило сообщение, что в глубину уходит отвесный провал. Начали спускать солдата на тросе. Медленно крутилось колесико лебедки. Метра на четыре распустился трос. Остановка. Солдат докладывает по телефону: «Грунт под ногами влажный. Песок с черной глиной. Беру на пробу».

Трос начал опять раскручиваться. Поступило сообщение: «Наткнулся на крупные камни. Сочится вода».

— Вам не по возрасту, Никита Алексеевич, — сказал Марченко, — но я спущусь.

Он исчез в зияющем провале. За ним спустился офицер с кинокамерой и оборудованием для освещения.

Снизу последовало еще одно сообщение: «Ведем киносъемку подземной ниши».

Старик сидел на корточках над рвом и курил самокрутку. Он с торжеством поглядывал на меня, подмигивал.

— Тут поискать, — говорил он, — еще и не то найдешь! Тут ить и золотишко могло остаться от монахов...

— Поискать придется, — обнадежил я старика. — Глядишь и клад найдем!

— Здесь, — подхватил старик, — как мне дед говорил, а деду его дед, а тому деду еще дед, самый ход татарский пролегал... Они лесов опасались, шли по рекам. Как пошли трактора распахивать землю, то по первости всякие железяки находили в земле. Серпик, ржой изведенный, саблю татарскую. Наконечник от стрелы или же от копья...

Знал бы старик, какой клад мы здесь ищем!

Вечером в управлении смотрели фильм. Объектив киноаппарата выхватил очертания большого подземного обвала и нишу, выложенную из крупных камней. Что же это такое?

Рассказ о подземных ходах из монастыря очень походил на легенды, которые всегда бродят возле старинных строений. Историей монастыря я поручил поинтересоваться. В этих делах незаменим был Снетков. Я позвонил ему в Москву и попросил наведаться в Ленинскую библиотеку и найти все, что написано о монастыре Сосновская Пустынь...

А к нам, между тем явился по собственной инициативе товарищ Баландин. Мне об этом позвонил утром Марченко.

— Просится на прием председатель технической комиссии. Я заказал пропуск... Вы будете присутствовать при нашем разговоре?

Уклоняться от встречи с председателем технической комиссии я не видел оснований. К тому же меня заинтересовало, что побудило Баландина прийти. О специфике нашего интереса к этому делу он ничего не знал.

Там, на пожаре, его горячечное возбуждение я приписал и огню, и виду бедствия, и общему волнению. Но и здесь, в кабинете, он словно был в горячке. Его худое лицо потемнело. Он мял в руках сигарету и курил короткими затяжками.

Мы с Марченко молчали. Он ожидал, видимо, вопросов, но, не дождавшись, торопливо начал:

— Я узнал, что ваше ведомство тоже проявило интерес к пожару... Я не ошибся?

— Все мы вместе должны разобраться в случившемся. Нас это не могло не взволновать... — ответил Марченко.

— А не диверсия ли это? — спросил он вдруг.

— В своем заключении вы такого вывода не сделали... — остановил его Марченко.

— Мы сделали один и самый важный вывод. Металл на трубах был некондиционным. Нам подсунули в ФРГ некачественный металл...

— Все зависит оттого, в каком месте трубы был изгиб, — сказал Марченко.

Баландин поднял протестующе руку.

— Это не предмет спора! Я знакомился с документацией на поставки труб. Вы с ней знакомы?

— Нет! — ответил Марченко.

— А вы, Никита Алексеевич? Я сам перед отъездом из Москвы отправлял копию документации в Комитет государственной безопасности и писал по этому поводу справку.

— За вашей подписью справки я не читал, — ответил я.

— Справка шла не за моей подписью. О приобретении этих труб в ФРГ шли переговоры. В нашу делегацию на переговорах входил Чарустин. Он вел переговоры о приобретении этих труб, был техническим экспертом при их отгрузке, он их укладывал в землю... Совпадение несколько необычное для нашей практики...

— Что означает это совпадение? — спросил я Баландина.

— Я просто обращаю ваше внимание на него.

— В справке, которую вы составляли, но подписывал ее за вас другой, на это совпадение указывалось. Но для каких-либо выводов такое совпадение еще не дает оснований.

— Зато, насколько я понимаю, это дает основание для вашего активного вмешательства. Вы, наверное, знаете, что у нас в министерстве после этой поездки Чарустина сложилось мнение, что его нельзя направлять в загранкомандировки.

— Интересно. А почему у вас сложилось такое мнение?

— А вам ничего об этом не известно?

— Об этом мнении нам ничего не известно. Чарустин, по-моему, больше не выезжал...

— Не выезжал... Вопрос о его новой командировке рассматривался в министерстве, и его кандидатура была отклонена.

— Почему же?

— Его поведение в ФРГ показалось нашим товарищам... — Баландин замолк, подыскивая подходящее слово, — поведение его в ФРГ мы считали недостойным!

Я пристально смотрел на Баландина. Все, что он говорил, конечно, заслуживало внимания, но что-то мешало мне с сочувствием принимать его слова. Мешала его целеустремленность, заданность, что ли.

— Товарищи докладывали в парткоме, что Чарустин вел себя недисциплинированно, часто отрывался от делегации, что-то там у него было с переводчицей. Или роман, или что-то на это похожее...

— Эти рассказы ваших товарищей как-то зафиксированы?.. — спросил я.