Он записал в своем дневнике в эту ночь:

«Буду работать, как и до сих пор — для народа».

В городе, в доме, куда пришел Иван Владимирович, сизый махорочный дым колыхался в коридорах. Вдоль стен лежали люди. Кто обнимал винтовку, кто чистил наган, кто спал, подсунув под голову походный вещевой мешок.

Отыскав дверь с надписью: «Президиум», старый ученый вошел.

Люди, сидевшие за столом, повернули к нему головы.

— По какому делу, товарищ? — спросил председатель, не сразу узнав посетителя, запорошенного снегом.

Иван Владимирович назвал себя. Председатель, поднявшись, велел подать стул и пригласил почетного гостя сесть.

— Чем можем быть вам полезны, товарищ Мичурин? — спросил он.

Ученый сказал:

— Меня власти до сих пор не любили, как и я их… Но вы — новая власть, вы совсем по-другому жизнь повернуть намерены. Поэтому прошу вас определить — представляет ли мой питомник ценность для народа… Если он такую ценность действительно представляет, то его надо сохранить. Считайте его собственность всенародной… Для народа я его создавал, — пусть народ им и владеет.

Он тут же вручил председателю Козловского исполкома список лучших своих сортов плодовых растений.

Правда, и этот список был бы предметом удивления, восхищения в стенах любой академии мира, но только одну цифру вставил в него Мичурин, красноречиво говорящую о затраченном им великом труде: «Яблоня новая, № 7000».

Решение исполкома было единодушным:

— Принять предложение Ивана Владимировича Мичурина и возложить на него руководство Козловским государственным плодовым питомником.

В жизни Мичурина началась новая эпоха.

Советская власть всемерно оберегала и поддерживала Мичуринский питомник. Несмотря на трудности, стоявшие перед молодой советской республикой в первый год ее существования, в Козловском питомнике шла кропотливая деловая работа.

Специально созданная комиссия из ученых и агрономов всесторонне изучала богатства зеленой лаборатории Мичурина. Составлена была подробная опись всех выведенных им сортов.

«Признать питомник неприкосновенным… Просить Ивана Владимировича Мичурина продолжать полезную для государства работу по своему усмотрению», — так гласил составленный акт.

Мичурину была предоставлена государственная денежная помощь в несколько тысяч рублей единовременно и установлена постоянная смета на содержание питомника и дальнейшее ведение научной работы.

18 ноября 1918 года Народный комиссариат земледелия официально принял питомник в свое ведение и объявил его государственным достоянием. И. В. Мичурин был утвержден директором питомника пожизненно, с правом подбора себе помощников и штатов по своему усмотрению.

Один из немногих дореволюционных ученых, вполне понимавших все значение трудов Мичурина, — профессор Кичунов, дружески навещавший Ивана Владимировича и до Октябрьской революции, прислал ему поздравительное письмо.

Велики были трудности того времени. Разруха, порожденная первой империалистической войной, усугублялась начавшейся контрреволюционной интервенцией, восстаниями белогвардейцев и эсеров. Возрастала угроза голода… Но впервые на сорок пятом году своей новаторской работы Мичурин почувствовал, что с плеч его снята, наконец, тяжесть забот о самом насущном.

Молодое социалистическое государство протянуло ему руку помощи, и вот 64-летний Мичурин сам как бы помолодел от этого бодрого, обнадеживающего рукопожатия.

С огромным подъемом взялся он снова за давно заброшенное перо, с которого на протяжении многих лет стекала частенько желчь обид. Теперь из-под пера зазвучали призывные, пламенные слова, обращенные к агрономам и садоводам страны:

«Я встретил Октябрьскую революцию как должное, исторически необходимое по своей справедливости и неизбежности, и немедленно обратился ко всем честным специалистам сельского хозяйства с призывом перейти на сторону советской власти, безоговорочно итти по пути рабочего класса и его партии»[46].

Он звал всех работников земли к смелой борьбе со стихийными силами природы, доказывал, что в этой борьбе — залог человеческого благополучия.

Но в те грозовые дни, в боевое лето 1919 года, не только стихийные силы природы противосгояли советским людям.

Весной 1919 года ставленник Антанты Колчак, собравший большую армию, дошел почти до Волги, мечтая прорваться к Москве и свергнуть советскую власть. Почти одновременно с ним другой наемник империалистов, генерал Юденич, возглавив контрреволюционные силы в Прибалтике, напал на Ленинград, называвшийся тогда Петроградом.

Вслед за этим, в то же напряженное лето начал поход на Москву с юга еще один контрреволюционный генерал — Деникин.

Друг и соратник Ленина, Иосиф Виссарионович Сталин, опираясь на закаленных большевиков — Фрунзе, Кирова, Ворошилова, Орджоникидзе, Куйбышева — организовал успешный отпор всем этим нападениям, остановил и разгромил сначала Колчака, затем Юденича и, наконец, Деникина.

Однако, был в ходе борьбы момент, когда войска Деникина, в частности особо выделенный им конный корпус генерала Мамонтова, прорвался через Воронеж на Тамбовщину и вел наступательные бои в непосредственной близости к Козлову.

Вот когда пришел час большого, тяжелого страха для Ивана Владимировича Мичурина, никогда никого и ничего не боявшегося…

Оказаться в полосе военных действий, под артиллерийским обстрелом, в зоне штурма и обороны — это было еще невиданной угрозой для питомника. В несколько часов могло погибнуть все, созданное многолетними трудами…

С понятным волнением прислушивался Мичурин к отдаленным раскатам пушечных выстрелов, доносившихся откуда-то со стороны Тамбова.

Еще одно испытание предстояло ему пережить, может быть роковое и для деревьев его и для него самого. Он мог уйти, спастись заблаговременно. Но мог ли он в этот грозный час бросить свой питомник, все созданное его трудом?

Пальба приближалась. Белые конники Мамонтова примчались из-за Турмасовского бугра. Они вброд перешли реку повыше железнодорожного моста, громоздкого и старомодного. Это была одна из групп мамонтовского корпуса, который прорвался в тыл Красной Армии. Их конная скорострелка дала несколько выстрелов по южной стороне города и затихла. Снарядов было у белых, как видно, в обрез.

Растекшись по городу, конники начали вылавливать коммунистов. Пойманных спешно приводили в летучий штаб и расстреливали.

Перелогин еще накануне был вызван в город, в отряд самообороны. Иван Владимирович один оставался в саду на своем полуострове. Минувший год прошел тихо. Перелогин продолжал работать у него так, как будто ничего не случилось. Это немало удивляло и волновало мастера.

— Подумать только… — размышлял он. — Коммунист, член правящей партии, а нос не задирает, исполняет, что скажу.

Уходя, Николай Петрович всегда спрашивал:

— Можно ли?

Но на этот раз он только сообщил Ивану Владимировичу о вызове в город, предупредив и Мичурина об опасности.

— Может быть, вам, Иван Владимирович, следует подумать о более безопасном месте…

Мичурин не захотел даже и слышать об этом, а сейчас, когда пушечные выстрелы уже возвестили о налетевшей угрозе, уходить вообще было поздно.

Донесся конский топот. Через несколько секунд топот сменился шумом воды, вспарываемой конскими ногами.

— Э-эй! — донеслось вдруг от главной калитки, с отмели. — Открыть ворота!

Когда Иван Владимирович подошел к калитке, один из конников, видимо старший, спросил:

— Вы хозяин питомника?

— Ну, я… А что вам здесь надо?

— Мы — представители Добровольческой армии. Мы ликвидируем большевиков, красных. У вас, по имеющимся сведениям, живет коммунист. Потрудитесь нам его выдать.

Старый ученый закрыл калитку перед носом у приехавшего.

— Уезжайте, откуда приехали! Мне болтовней с вами некогда заниматься, — сказал он и зашагал было прочь.