Люк опустил подбородок на ее макушку, и она почувствовала вибрацию его голоса.

– Я знал. Догадывался. Это имеет значение?

Покачав головой, Джой откинулась назад, чтобы посмотреть на дерево, не пропуская электрические огни и блестящую мишуру. Наконец она заметила подарки, полускрытые нижними ветвями и завернутые в простую оберточную бумагу.

– Это для меня? – глупо прошептала она. Она повернулась к его груди и спрятала там лицо, слишком взволнованная и слишком уязвимая, чтобы делать что–то большее, чем просто дрожать.

Он отстранился и обхватил ее лицо ладонями.

– Мне жаль, что я не могу дать тебе больше, Джоэль. Всего. Всего, что ты заслуживаешь, – его поцелуй был скорее мягким, нежным, чем чувственным. Ее сердце пропустило удар, и она положила руки ему на грудь, чтобы опереться.

– И Рождество уже наступило? – пробормотала она, зная, как нелепо, должно быть, прозвучал ее вопрос и как глупо она выглядит, и понимая, что Люка это не заботит.

Улыбка, которую он послал ей, была подарком сама по себе.

– Завтра. Сегодня канун Рождества.

– Тогда, полагаю, я должна подождать, – она вздохнула, откидываясь назад, в колыбель его рук.

Люк тихо засмеялся в ее волосы.

– Где–то в мире, – тихо напомнил он ей, – время уже пришло. – Он отстранил ее и выбрал два подарка, оба в плоских коробках, аккуратно, но просто обернутых, с пучком ярких осенних листьев в центре вместо лент – и серьезно вручил их ей.

Ее пальцы дрожали, когда она открывала первый. Длинная шелковая сорочка бледного серебристо–золотого цвета в проникающем свете струилась в ее руках подобно воде. В ее вырезе не было ничего преднамеренно непристойного, как и в изысканном сочетающемся с нею халатике, который она обнаружила в следующей коробке. Только чувственная прозрачность, которая ласкала кожу, подобно поцелую Люка.

– Под цвет твоих волос, – объяснил Люк, касаясь губами ее щеки.

– Как красиво, – прошептала она Люку, который никогда не обращал внимания на то, что она каждый день надевала одни и те же джины и мешковатые рубашки, но внезапно Джой почувствовала себя действительно достойной подарка. И столь же по–настоящему красивой, как он утверждал. Она закрыла глаза и потерла шелк о свою кожу. Это ощущение зародило глубоко в ней тепло, она открыла глаза, увидев тот же жар, отраженный в Люке.

Она прислонялась к нему, позволяя шелку заструиться ей на колени.

– У меня ничего для тебя нет, – печально призналась она.

– Ох, Джоэль. Есть ты, – его прикосновение превратило тепло в огонь.

Ее ждало еще много подарков.

* * *

Той ночью они, взявшись за руки, гуляли по замерзшему озеру; луна светила настолько ярко, что хрупкие зимние звезды были повержены ее блеском. У Джой были сомнения по поводу крепости льда под ногами, но Люк всегда был рядом, поддерживая ее, шепотом открывая секреты своего мира в этом застывшем спокойствии. Зима погрузила мир в ожидание, в дремоту до прихода весны, только волки и животные, которыми они питались, выдерживали жесткую и строгую зимнюю красоту.

Это была первая из многих подобных прогулок, когда Люк брал ее в лес, днем и ночью, обучая ее видеть, слышать и обонять, проверяя границы ее ощущений. Принятие этой новорожденной внутренней истины – то, кем она была – приходило к ней медленно. Это обосновалось в ее костях, сердце и душе. Связь с Люком, которую она ощущала, не была всего лишь удобной незначительной фантазией, его потребность в ней не была только оправданием бесконечных занятий любовью. Еще, вопреки глубокому внутреннему убеждению, Джой иногда осознавала, что в ней должна быть иррациональная потребность проанализировать, понять и постичь правду. Люк настолько полно заполнял ее, что принятие действительности проходило почти без борьбы.

То, что она принимала, должно было быть достаточно. Счастье Джой было реальным, более реальным, чем фантомы предыдущей жизни, иногда посещавшие ее сны. Но с резкими холодами февраля, когда Люк сократил их прогулки и держал ее в ограниченном хижиной пространстве, к ней пришло новое и незнакомое волнение. Маленькие подарки и исступленная любовь продолжались, но Джой ловила себя расхаживающей по хижине, будто по клетке, неспособная стряхнуть растущее беспокойство.

Когда Люк уходил на свои ежедневные пробежки, Джой начала прогулки по краю леса. Она утаила от Люка свои вылазки, инстинктивно понимая, что он запретил бы их, если б узнал, его собственнические чувства почти начали беспокоить ее. Она изо всех сил старалась ходить по оставленным ранее следам, пользуясь новыми знаниями, которые передал ей Люк, чтобы скрыть знаки своего пребывания.

Она пошла на одну уступку непомерному беспокойству Люка касательно ее безопасности и всегда брала винтовку, которой научилась пользоваться по его настоянию.

Та была тяжелой, неуклюжей и не для ее рук. Люк никогда ею не пользовался, она никогда не видела его охотящимся с искусственным оружием, и прикосновение к винтовке казалось почти предательством того, кем он был. Кем были они оба.

Но она взяла ее и гуляла одна в зимней тиши. Она наблюдала за белками, правителями пустого королевства, преследовавшими друг друга в своих энергичных ритуалах ухаживания, избежала мускусного следа росомахи и нашла места, где у лосей, обдиравших листву и прихлопывающих снег тяжелыми копытами, были зимние пастбища.

И она находила следы волков. Джой узнавала отпечатки Люка среди всех остальных, но следовала за более старыми, влекомая соблазном скрытой части своей натуры.

Именно в один из таких дней она обнаружила чужие следы. Неловкие и неуклюжие отпечатки человеческих ног, нарушая нетронутость снежного покрова, затоптали след волка, по которому она шла. Их было много, целая стая людей, они пересекали следы волка и зловеще следовали за ними.

Джой изучала запятнанный снег, стоя на коленях, затем переместилась на корточки, перенося вес на пятки. Она могла ощущать их запах своими новоприобретенными чувствами, и это зловоние было тревожно знакомым. На земле Люка не должно быть никаких посторонних, особенно в это время года, когда даже сама природа запрещает вторжение. Волосы на ее затылке приподнялись. Она медленно встала, снимая винтовку, и, закрыв глаза, вдохнула ледяной воздух, осязая его. Люди были не близко, но они прошли недавно. Ее чувства кричали в предупреждении.

Это случилось тогда, когда все внутри нее было сконцентрировано на вторгшихся нарушителях. Она почувствовала болезненный удар, настолько мощный, что ее тело сжалось, согнулось пополам вокруг невидимой раны, вызвавшей ее крик. «Люк!»

Она отступила к дереву, каким–то образом сумев удержать солидный вес винтовки. Ее зрение затуманилось, и на мгновение разум притупился от шока. Раздался звук выстрела, затем еще один, яростно рассекая воздух. Ее чувства находились во власти двух вещей: парализующей боли и осознания того, что Люк находится в смертельной опасности.

Не было времени, чтобы осознать, что с ней происходит. Ее разум кричал и бился о замороженные стены тела. Она почти могла видеть его, барахтающегося в глубоких сугробах, видела его кровь, окрашивающую снег.

Джой глубоко вздохнула, выравнивая дыхание, и сжала винтовку, словно та была последней опорой ее здравомыслия. Она посмотрела вниз на человеческие следы и стала следовать за ними.

Сначала она шла, все еще чувствуя головокружение и оцепенение разума. Но безотлагательность возрастала, она начала бежать по следам, используя их как тропу, след в след, а новые удары невидимой боли заставляли ее пошатываться. Для нее они не были смертельными, но для Люка… Она заставляла свои ноги быть твердыми, покрывая расстояние в темпе, которому ее научил Люк. Сердце билось так, будто собиралось выскочить из горла, отмечая ритм времени ее всхлипывающим дыханием и безмолвными криками.

Она натолкнулась на запах, как на стену. Заставив себя оставаться абсолютно неподвижной, Джой прислушалась, затем услышала их: грубые, сердитые человеческие голоса, которые насмехались и спорили, оскверняя тишину. Она не могла видеть их, еще нет, но знала, что они были там, в лесу, за следующим небольшим возвышением. И Люк… Она чувствовала его боль и отчаяние, как будто они были ее собственными. Их сила заставила ее закрыть глаза, чтобы собрать все свое самообладание и храбрость.