Люк едва коснулся пищи, он проглотил воду одним длинным глотком и проигнорировал остальное.

– Думаю, ты предпочитаешь мясо? – осторожно предположила Джой после того, как съела свой последний кусок сыра.

Она подразумевала это, как шутку, но Люк повернулся к ней и ответил серьезно.

– Иногда да. Но в нас так же много человеческого, как и волчьего, – в его словах была непривычная резкость, как будто он пытался напомнить ей – или самому себе – о его двойной природе. Что он, в том числе, очень даже человек.

Джой осторожно поставила поднос.

– О чем она говорила тебе, Люк – что она сказала тебе, отчего ты стал таким сердитым? И что она подразумевала, когда говорила, чтобы я не отвергала то, кто я есть?

Она наблюдала за его лицом, поскольку оно отражало целый ряд эмоций, слишком быстро меняющихся, чтобы их понять.

Его глаза были тверды, как крошка янтарно–зеленого камня, когда встретили её пристальный взгляд.

– Ты хочешь знать, Джой? – слова вылетали, как осколки того же самого холодного камня. – Ты действительно хочешь понять то, кто я есть – кто мы оба такие? – прежде чем она успела ответить, он подошел и схватил её за предплечья, достаточно осторожно, чтобы не причинить вреда. Поднос загремел по полу. – Я скажу тебе. Моя бабушка поздравляла меня. Поздравляла нас, – Джой открыла рот, и его хватка незначительно усилилась. – Не по простой или очевидной причине. Не по человеческому обстоятельству.

Джой опустилась на колени, его дикий взгляд пригвождал к месту сильнее, чем его руки.

– Она сказала то, – с нарочитой медлительностью продолжал Люк, – что знает вся деревня. Что даже Коллье понимает. Ты и я – мы соединены, Джой. С того момента в пещере. Кровью моих людей мы стали супругами.

Она почувствовала, что её рот открылся, но из него не вырвалось ни звука.

– Коллье не говорил тебе, Джой, что… что у представителей моего вида может быть только один истинный супруг. Однажды мы находим его, и эта связь на всю жизнь. Это – жизнь для нас, – его слова прорвали плотину, взрываясь как патроны. – В чем–то мы схожи с истинными волками, но есть и различия, потому что мы также и люди. Но не полностью, – его глаза пылали незнакомым жаром. – Это значит, что мы не можем разводиться и жениться снова, как делают «чужаки». Нет, как только находим истинное обязательство. Как я нашел тебя.

Дрожа от внезапных, не поддающихся контролю толчков, Джой силилась понять. Она услышала слова, но именно его глаза, сверлящие её с нечеловеческой свирепостью, сделали дрожь от примитивного страха неуправляемой.

– Люк, я не…

Он прервал её задохнувшуюся попытку речи своим ртом, останавливая её губы своими, их горящий жар повел её дальше в поцелуе, в котором не было нежности. Её тело ответило, в то время как ум всё еще беспомощно хватался за то, что она не могла понять. Он отстранился прежде, чем что–нибудь, кроме примитивной страсти, могло проникнуть через её смятение. На его лице была почти улыбка со свирепым триумфом, который охладил её сильнее, чем что–либо еще, и погасил жар тела холодной ясностью.

– Видишь, Джой. Ты тоже чувствуешь это. Ты – моя, и твое тело знает об этом. Твое сердце и твоя душа знают это, даже когда твой ум сопротивляется, – его голос стал таким грубым, что от человека в нем оставалось совсем немного. – Она сказала, что мы не можем бороться с тем, что мы есть. Я пытался бороться с этим, когда встретил тебя, но как только я понял – было уже слишком поздно. Для нас обоих, – сдерживаемая сила его рук, держащих её руки, могла бы переломать их, как тростинки. – Мы не можем бороться с этим. Ты не можешь бороться с тем, кто ты есть, Джой.

Она почувствовала, что кровь отлила от её лица. Последние слова, как кислота, проникли в помутившиеся мысли и эмоции. Внезапно пришло полное понимание, и она резко освободилась от него, настолько внезапно, что его руки повисли в воздухе в том месте, где только что были её руки. Она взволновала его и ощутила такое бурление внутри себя, что почти не удивилась, когда он опустил глаза, чувствуя необузданность её реакции. В ней росла такая сила, о существовании которой она даже не подозревала. Её мощь настолько подавляла логику, рациональность и все те человеческие рамки, сдерживанием себя в которых она так гордилась, что не было никакой надежды совладать с нею. Она позволила одержать этой силе верх. Именно эта ужасная сила толкнула её вперед, чтобы приблизить лицом к его лицу, без нежности, которая способствовала бы тому, чтобы уступить ему или внутренней слабости.

– Я не животное, – её рот говорил чужим шипящим голосом. – Я – человек. Я управляю своей собственной судьбой. И я не принадлежу тебе, – дикость, которая охватила её, заглушила заблуждение собственных слов, но она едва ли заметила противоречия. Она знала только одну потребность – отказаться от подчинения, отказаться от капитуляции, отказаться от потери последних остатков контроля, за который она с таким трудом боролась в течение всей своей взрослой жизни, невзирая на эмоции и ранимость, которые могли привести только к невыносимой боли. Отказаться от его требований и безумных утверждений, отказаться от идентичности, которую он пытался навязать ей. Идентичности, которая заставила бы её потерять ту небольшую уверенность, которая еще оставалась в её жизни.

Люк дрожал настолько сильно, что его тело вибрировало в унисон с её, нежеланное соединение между ними присутствовало даже в крайности их конфликта. Его глаза снова смотрели в её глаза, его лицо было настолько твердым, что, казалось, вырезанным, как одно из его деревянных животных. Они не касались друг друга, борьба происходила лишь посредством пристального взгляда, воли и необузданной силы, которую Джой использовала, не отдавая себе в том отчета.

Маленький, слабый внутренний голос, шедший от той, кем она представляла себя прежде, слегка царапнул замороженный гнев Джой. Этот голос вопрошал, почему она не может просто развернуться и уйти. Почему не может говорить разумно и опровергнуть то, что, конечно же, никак не могло быть правдой. Почему не может успокоить Люка словами, которые смягчили бы его внешний вид и утешили до поры, пока время не расставило бы все по своим местам и не вернуло к жизни, которую она знала прежде.

Но «прежде» больше не было. В то время, когда та отдаленная, рациональная часть Джой пыталась трезво мыслить, новая сила вернулась обратно. Крошечный голос превратился в бриз, развеянный снежной бурей. «Почему? Почему ты столь напугана? Почему это настолько не похоже на Ричарда и так не похоже на всё, что ты когда–либо знала? Почему этот человек, который не является человеком, лишает возможности использовать все безопасные, разумные объяснения, которые защищают тебя от боли? Почему так много боли – боли, которая приходит только с тем, что называют любовью?»

– Нет, – задохнулась она. Осознание этого одним ужасным ударом разрушило и дикий гнев, и отдаленный внутренний голос. Джой дернулась назад и в сторону, словно марионетка, внезапно полностью освободившаяся от знакомой поддержки и даже от окончательной уверенности тщательно опекаемого сердца. Она отступила, колеблющаяся, тонущая в своей потере, и руки Люка поймали её и не дали упасть. Сил на борьбу не оставалось. Она тяжело дышала, когда он притянул её к себе, настолько истощенную своими ощущениями, что даже её предательское тело не реагировало на его близость.

Когда она перестала задыхаться, то почувствовала, что он перенес её, и она зафиксирована без помощи его тела с подбородком, поднятым вверх так, что у глаз не оставалось никакого выбора, кроме как смотреть вперед. Даже через абсолютную пустоту ума она видела боль, стоящую в его глазах, столь очевидную, как больное, кровоточащеё место в её сердце, где живые стенки были вырваны.

– Нет, – хрипло сказала она. – Это слишком много. Я не могу. Не могу… – она попыталась вырваться, но он не дал ей освободиться. – Отпусти меня, Люк, отпусти меня.

– О, Джоэль, – слова были сказаны так, как будто каждое несло свое собственное бремя отчаяния, – я не могу отпустить тебя. Мне жаль, что я не смог заставить тебя понять. Я хотел, чтобы ты осталась со мной по своим собственным соображениям. Я надеялся…