Служа королю, Николя вполне мог представить себе мотивы, по которым Лепрево удерживали в одиночном заключении. Множество подданных его величества были уверены в существовании заговора, «пакта голода», а потому выход на свободу человека, готового во всеуслышание доказывать существование сговора, мог породить ненужные волнения. В 1774 году портной, мэтр Вашон[43], сообщил комиссару королевской полиции, что, судя по слухам, короля обвиняли в создании ажиотажа вокруг запасов зерна. В то время даже Бурдо верил этим слухам, а когда Николя стал их опровергать, посчитал своего начальника излишне прекраснодушным и не знающим жизни.

Убеждения Николя помещали истину где-то посредине. Прежняя система регулирования торговли зерном, несомненно, открывала простор для махинаторов, извлекавших выгоду из ее несовершенства. Возможности множились, пользовались ими бесконтрольно, и дряхлый механизм монархии стал давать сбои. Зло зарождалось, росло и расползалось по всему королевству; откупщики и прочая сомнительная публика, кишевшая вокруг главного продукта питания, показала зубы, беспорядки привели к несправедливостям. Бывший секретарь управляющего церковной собственностью, радея за государство, принялся кричать о злоупотреблениях на всех углах.

Николя окончательно заблудился в собственных мыслях, уводивших его далеко от срочных нужд дня сегодняшнего. Но постепенно его охватила хорошо известная ему лихорадка охотника, почуявшего дичь. Связь между семьей Энефьянс и убитым булочником с улицы Монмартр открывала простор для новых версий… Следовало уточнить обстоятельства исчезновения сына Энефьянса. Поглощенный обдумыванием новой версии и связанных с ней новых задач, Николя велел кучеру высадить его у начала тихой улочки Пуарье.

Уверенный, что, посетив Шатле, Рабуин вновь присоединился к Сортирносу и они вместе несут службу где-нибудь неподалеку, Николя спрыгнул на мостовую и огляделся. Судя по тому, что лавка сапожника была заперта, хозяин ее в настоящий момент отсутствовал. В этот предвечерний час улица казалась пустынной, однако он точно знал, что осведомители где-то здесь, в незаметном на первый взгляд укрытии. Озираясь по сторонам, он ожидал сигнала, которым Рабуин обычно выдавал свое присутствие: крика птицы, свиста или неожиданно выкатившегося из-под ног камня. Но все было тихо, и он встревожился. Неужели неизвестный вышел из дома и оба агента, оставив наблюдательный пост, отправились за ним? Или же Рабуин задержался, а Сортирнос отправился следить за женщиной?

Время шло неимоверно медленно; не вытерпев, он направился к обветшавшему особняку, расположенному напротив дома Энефьянса. Ворота уступили при первом же толчке; при входе под портиком он заметил разбросанную солому. Постройка ничем не отличалась от владений Энефьянса. Жилой дом пришел в негодность, и, хотя Николя двигался очень осторожно, половицы то и дело потрескивали. Внезапно он замер от удивления: впереди на полу валялось снаряжение Сортирноса — два ведра, клеенчатый плащ и коромысло. Неужели их владелец стал жертвой нападения? Оглядевшись, он заметил запачканную и помятую треуголку Рабуина, легко узнаваемую по светлому кремовому цвету. Что здесь произошло? И куда делись его друзья? Он спешно обошел все комнаты, внимательно заглядывая в каждый угол. Вокруг царила приводившая в отчаяние тишина, и только под ногами трещали деревянные полы.

Отыскивая вход в подвал, он услышал сдавленные крики, доносившиеся из-за кучи гнилых заплесневевших дров: там открывался темный узкий проход. Ступив под высокие своды, он выдрал листок из записной книжки и зажег его, но сквозняк тотчас загасил импровизированный светильник. Он двинулся на ощупь, и вскоре приглушенные призывы зазвучали более отчетливо. Неожиданно нога его наткнулась на что-то мягкое; нагнувшись, он разглядел распростертое тело. Рука нащупала лицо с кляпом во рту. Порывшись в карманах, он вытащил перочинный ножик и не без усилия перерезал плотные завязки. Раздался шумный выдох.

— Кто бы вы ни были, благодарю! — прозвучал знакомый голос Рабуина.

Николя помог агенту встать на ноги, перерезал путы, стягивавшие ему руки, а затем поджег еще одну страничку, мысленно пообещав себе отныне носить в кармане огарок свечи. Обхватив руками голову, Рабуин с трудом держался на ногах; Николя поддержал его.

— Ты один? А где Сортирнос?

— На улице, там, где я его оставил.

Листочки из черной записной книжечки один за другим таяли в огне. Они пошли дальше и вскоре наткнулись на опутанное веревкой безжизненное тело Сортирноса. После многих усилий им удалось привести его в чувство и пробудить в нем дар речи.

— Когда Рабуин вошел в дом…

— А почему ты покинул свой пост на улице? — спросил Николя Рабуина.

— Ворота приотворились, и кто-то позвал меня по имени.

— По имени?

— Я решил, что это вы. А кто ж еще? Я и побежал. Вбежал во двор, а там никого. Ну, я пошел в дом, а там кто-то сильно ударил меня по голове, и я потерял сознание.

— Со мной случилось то же самое, — сказал Сортирнос. — Я увидел, как кто-то, приоткрыв ворота, машет треуголкой Рабуина, и подумал, что это он меня зовет. Ну и тоже, во дворе никого, а как вошел в дом, так сразу получил по макушке, а вдогонку тумак по шее, и вот я на земле!

Догорел очередной листок, и они снова очутились в темноте. Сортирнос достал из кармана куртки огарок свечи, и при его свете они молча оглядели подземелье. Усыпанный соломой проход упирался в тяжелую панель. Однако когда ее толкнули, она неожиданно повернулась вокруг своей оси, и они, к своему изумлению, оказались в доме Энефьянса. На другой стороне панели Николя увидел тот самый ребус, который разгадал Луи. Заметив, что в камине под грудой пепла дотлевает огонь, Николя бросился выгребать на пол содержимое камина. Но сыщиков постигло разочарование: бумаги сгорели, все до единой; в качестве добычи им достался лишь маленький кусочек пестрой ткани необычной текстуры. Рассматривая обгоревший клочок, Николя пытался понять, зачем некто пытался сжечь кусок дорогой материи. Понимая, что любая, даже самая ничтожная, подробность может помочь выяснению личности таинственного обитателя дома, он решил показать клочок своему портному, мэтру Вашону, признанному знатоку модных костюмов и тканей, как легких, так и тяжелых. Еще раз обойдя владения Энефьянса, они обнаружили исчезновение кроликов; судя по усыпавшей подземный проход соломе, их перенесли в другое место, но вот куда? Неужели неизвестный обитатель здешних мест рискнул увезти их на телеге?

— Кажется, мы все обошли и ничего не упустили. Держу пари, больше здесь никто не появится.

— Тогда стоит ли продолжать наблюдение? — спросил Рабуин. — Поднятый зверь никогда не возвращается в свое прежнее логово.

На всякий случай Николя опечатал входную дверь в дом Энефьянса, равно как и дверь дома напротив. Если кто-то решится проникнуть в один из домов, они об этом узнают. Собирая свое снаряжение, Сортирнос поведал, что без него он чувствовал себя половинкой человека, но теперь, когда он снова во всеоружии, он готов выполнить любое задание. Сапожник вновь восседал в своей лавке и, отвечая на приветствие Николя, рассыпался в благодарностях за прием, оказанный ему на улице Монмартр; особенно ему понравилось, что Катрина в прошлом была маркитанткой. Комиссар попросил бывшего солдата наблюдать за обоими домами и при первом же подозрительном оживлении предупредить его. Просьбу сопровождал луидор, а потому, покидая лавку, Николя был уверен и в преданности, и в благодарности ее хозяина.

Высадив Рабуина на углу улицы Сент-Оноре, он приказал везти себя на улицу Вьей-дю-Тампль: он хотел навестить мэтра Вашона и показать ему спасенный от огня клочок ткани. Сколько он ни ломал голову, он не мог понять, зачем кто-то хотел уничтожить такой красивый лоскут. Ему нравилась мастерская мэтра Вашона, которую он после своего приезда в Париж, иначе говоря, вот уже пятнадцать лет посещал довольно часто. Спрятанная в глубине темного дворика, она выглядела неказисто, и вряд ли кто-нибудь с первого взгляда сумел бы догадаться, что ее посещают самые знатные лица королевства. Сейчас сия обитель хорошего вкуса светилась огнями, словно собор в день большого церковного праздника. Высокий и прямой как палка, мэтр Вашон самозабвенно вещал, успевая при этом внимательно следить за когортой учеников, сидевших, по-портновски поджав ноги, на скамье из светлого дуба.